Книга Аэростаты. Первая кровь, страница 18 – Амели Нотомб

В тот же вечер я спросила Доминика, какую музыку он слушает. Он поставил Opus 53 Шопена в исполнении Артура Рубинштейна.

– Это же “Героический”! – воскликнула я.

– Да. Мой любимый полонез.

Я знала его только в исполнении Марты Архерич – совершенно великолепном! Но исполнение Рубинштейна оказалось еще более упоительным.

Оба мои мужчины, с которыми я водила компанию, имели лучшие в мире музыкальные вкусы.

– Итак, домашнее задание.

Пий вздохнул и начал:

– Я высмотрел одного типа из нашего класса, такого же пришибленного, как я. На перемене я к нему подошел. “Привет, Янн. – Чего тебе? – Ничего. Хочу познакомиться. – Больной, что ли? – Нет. Хочу узнать тебя поближе. – Отвали!” На следующей перемене я попробовал подойти к девчонке, у которой был такой же примерно вид. И получил: “Гуляй отсюда со своими тупыми подкатами”.

– Может быть, вы ошиблись с выбором кандидатов?

– Я должен продолжать?

– Да. Две попытки – это мало.

– У меня такое ощущение, будто я лезу в пекло.

– Вы ничем не рискуете.

– Ладно. Только потому, что вы просите.

– Пий, вы подыхаете от одиночества.

– Да, это так. Но лекарство хуже болезни.

– Вы просто еще не нашли для себя подходящего лекарства.

– Нашел: вы.

Я проигнорировала это энное признание.

– Что-то давно вы мне не говорили о своей страсти к оружию.

– А что тут говорить? У меня его нет.

– К счастью.

– Если б было, я бы им воспользовался.

– Вот потому и к счастью. А что с вашим неприятием насилия?

– Честно говоря, мне все хуже и хуже.

– Не заняться ли спортом?

– Терпеть не могу спорт.

– У вас нет жизни телесной, у вас нет жизни ни дружеской, ни социальной, как вы хотите, чтобы вам было хорошо?

– У меня нет жизни, вот в чем суть. Боюсь, как бы это не оказалось наследственным. Я смотрю на родителей: у них нет жизни. У моих одноклассников тоже… Нет, правда, вы единственный человек среди моих знакомых, который живет. Научите.

– Я не могу научить вас хотеть. У человека есть жизнь, если есть желание жить.

– Жизнь, которой я хочу, – это вы.

– Я вас не хочу. Точка.

– Почему мне не верится?

– Потому что у вас самомнение зашкаливает. Или вы эротоман, что еще хуже. В обоих случаях имейте в виду: если вы опять заговорите со мной на эту тему, я увольняюсь.

– Как мне с собой справиться?

– Это проще, чем вам кажется.

– Вы когда-нибудь были влюблены безответно?

– Конечно.

– И что произошло?

– Я сдалась.

– Просто сдались?

– Нет. Я долго страдала, а потом переключилась на других.

– Вы бесчувственная дикая бельгийка. А я слишком ранимый.

– Это называется самолюбование. Я думаю, человек, который слушает на полную громкость Infected Mushroom, не такой уж ранимый. И это, кстати, комплимент.

– Мне надо было стать музыкантом.

– Еще не поздно. У вас самый подходящий возраст, чтобы заняться гитарой или ударными.

– У меня нет силы воли.

– Пий, вы безнадежны. Напрягитесь, найдите способ чего-то добиться. Создайте себе какую-то жизнь, пока не умерли. Шевелитесь!

– Что же мне мешает?

– Ничего. Перестаньте созерцать собственный пуп.

– Мне хочется погулять в лесу. Пошли?

– Хорошая мысль.

И мы тут же отправились. Суаньский лес был совсем рядом. Он встретил нас своими огромными высокоствольными буками и запахами опавшей листвы.

– Я тут живу уже несколько месяцев, и ни мои родители, ни я здесь не были ни разу.

– Вы молодец, что предложили сюда пойти!

– Зачем отец выбрал дом в таком великолепном месте, если не пользуется его преимуществами?

– Ваш отец выбрал район для престижа, а не ради его объективных плюсов. Этот лес – один из самых красивых в Европе.

– Вы могли бы давать мне уроки, гуляя со мной по лесу.

– Сами урегулируйте это с отцом.

– По-вашему, он согласится?

– Почему бы нет?

Я показала ему дорогу, по которой можно из парка попасть в настоящий лес.

– Здесь еще красивее, – заметил он.

– Да. У вас нет оправданий, чтобы коснеть в четырех стенах.

Когда мы вернулись, нам открыл отец. Я сказала, делая вид, будто не замечаю его разъяренного взгляда:

– У нас было занятие по “Прогулкам одинокого мечтателя” Руссо. Возникла необходимость пойти погулять.

– Не слишком-то одинокая была прогулка, – злобно прошипел Грегуар Руссер.

– Не понимаю, как можно преподавать, не находясь рядом с учеником.

Он сунул мне конверт, как будто ткнул в меня пистолетом.

Мы ужинали на кухне, и обе, согласно правилам моей соседки, приготовили себе еду отдельно во избежание распространения бактерий и вирусов.

Доната спросила, почему я совершенно не слушаю, что она говорит. Я рассказала.

– Он ни за что не согласится, – заявила она.

– Но тогда ему придется найти предлог, чтобы отказать.

– Найдет.

– Пий настырный. Он так просто не отвяжется.

– В какое осиное гнездо ты угодила!

– Я не могла бросить этого парня.

– А как дела с твоим старым кавалером?

– Откуда ты знаешь?

– Он звонит тебе каждый день, я слышу его голос. Это не юный петушок. А я-то боялась, что ты влюбишься в мальчишку!

От этого разговора у меня испортилось настроение. Ночью во время бессонницы я вынуждена была признаться себе, что к Пию меня тянет сильнее, чем к Доминику. Я не была влюблена в Доминика. Я не была влюблена в Пия, но он мне нравился. Больше, чем Доминик.

Разве не было вокруг других мужчин, кроме этих двоих? Конечно, были. Но я их не встретила. И не потому, что не пыталась. Моя жизнь как-то так складывалась, что двое мужчин, присутствовавших в ней, имели от роду шестнадцать и пятьдесят лет. И ведь не то чтобы я принадлежала к числу женщин, которых особенно привлекают подростки или старики! Нет, у меня не было специального пристрастия ни к какой возрастной группе. Возможно, этим все и объяснялось.