Книга Аэростаты. Первая кровь, страница 16 – Амели Нотомб

– Я люблю другого.

Он изменился в лице.

– Кого?

– Я не обязана вам сообщать.

– Почему вы не сознались раньше?

– Потому что это вас не касается.

– Касается. Вы же знаете, что я в вас влюблен.

– Вы не влюблены. Вы впечатлительный одинокий мальчик, и первая же встречная девушка кажется вам привлекательной, вот и все.

– Вы настолько меня презираете?

– Я очень вас уважаю. Но я не влюблена в вас, и вряд ли тут что-то изменится.

– Ваш любовник – мой отец?

– Нет. Что с вами сегодня, Пий?

– Я чувствую, что в вашей жизни есть старик.

– На свете есть еще старики, кроме вашего отца.

– Значит, вы признаете, что это старик?

– Старше вас, да.

– Я – Франсуа де Сериез? ^[14]

– Вы считаете, что похожи на него?

– Что со мной не так, Анж? Почему мне так плохо?

– Вам необходимо выйти из дому, вот и все. Видеться с друзьями, ходить на вечеринки.

– У меня нет друзей.

– Это от лени. Не может такого быть, чтобы у вас в лицее не нашлось ни одного стоящего человека.

– Хотите быть моим другом?

– Как я погляжу, я у вас в каждой бочке затычка. Расскажите мне лучше про “Бал у графа д’Оржеля”.

– Мне не нравится, как роман написан. По-стариковски.

– Радиге было девятнадцать лет, когда он его сочинил.

– От “Дьявола во плоти” веет молодостью, и это лучше.

– А “Илиада”, которая вам так понравилась? Вы бы сказали, что от нее веет молодостью?

– Ни молодостью, ни старостью. Странно.

– Ну вот. “Бал у графа д’Оржеля” – это такой странный прециозный изыск. Жан Кокто и Радиге с восхищением перечитали “Принцессу Клевскую” и решили, что каждый из них напишет собственную версию этого романа, подобно тому как начинающие художники упражняются, копируя “Джоконду”. Это дало нам два шедевра: с одной стороны, “Самозванец Тома” Кокто, с другой – “Бал у графа д’Оржеля”.

– Ну и что? Мне плевать, я не читал “Принцессу Клевскую”.

– Значит, прочтете. Это мой любимый роман.

– А если мне не понравится, вы меня возненавидите?

Когда Грегуар Руссер вышел из кабинета, чтобы расплатиться со мной, он посмотрел на меня с таким же странным видом, что и его сын. В этом сумасшедшем доме мне становилось все больше и больше не по себе.

Неужели я на пути к тому, чтобы влюбиться в своего препода по сравнительной мифологии? Сам факт, что мне приходилось задаваться этим вопросом, доказывал, что нет. Но он мне нравился.

Мои прежние связи были короткими и грязными; иметь дело с человеком предупредительным и добрым оказалось для меня чем-то новым и приятным.

– Я хочу, чтобы никто не знал о нас с вами, – сказала я.

– Конечно. Я понимаю.

Он понимал все. В конце концов мы с ним переспали; мне не безумно хотелось, но оказалось лучше, чем я ожидала.

– Я не занимался любовью двадцать лет. Снова стал девственником, – признался он.

Он лучился от счастья.

Пию потребовалась неделя, чтобы мне позвонить – то есть чтобы его отец мне позвонил.

– Одна ночь на “Илиаду” и неделя на “Принцессу Клевскую”, – сказала я в качестве вступления к разговору. – Объясните.

– Это сложно. Много действующих лиц.

– Гораздо меньше, чем в “Илиаде”.

– Эта книга не про войну.

– Разве? Мужчина осаждает неприступную женщину.

– Я не говорю, что мне не понравилось. Но что это ваш любимый роман – выше моего понимания.

– Нет книги более прекрасной и утонченной. Любовное напряжение между персонажами буквально осязаемо. Каждый раз, когда я ее перечитываю, по телу пробегает электрический ток.

– Вы к тому же и перечитываете?

– Почему бы мне лишать себя такого удовольствия?

– Я пока еще не на той стадии, когда чтение – удовольствие. Перечитывать – ну надо же! Меня обескураживает, что мы с вами такие разные.

– Это так важно?

– Да. Вы никогда не захотите со мной дружить.

– По-вашему, друг – это человек, который похож на вас?

– Не обязательно. Но если нет точек соприкосновения…

– У нас их больше, чем вы думаете. Но все равно, даже если никакого сходства нет, можно быть настоящими друзьями.

– Неужели?

– Про это есть одна история. У Сезанна был друг, которого все считали пустым, никчемным человеком. Однажды, когда его рядом не было, люди из окружения Сезанна стали приставать к нему с вопросами: как он может дружить с таким типом? Когда они его совсем достали, Сезанн в конце концов ответил: “Он хорошо выбирает оливки”.

– Я ничего не понимаю в оливках.

– Вы вовсе не пустой и не никчемный, Пий. Я питаю к вам дружеские чувства. Но я вам не подружка, я ваша учительница.

– Научите меня жить. Мне это очень нужно!

– Перестаньте так давить. Меня никто не учил.

– Вы же видите, что я не способен сам научиться.

– Я даже не уверена, что по-настоящему живу.

– Я-то уверен, что вы живете. Когда вы к нам приходите, сюда как будто врывается сама жизнь. Когда вы уходите, все гаснет.

Оглушенная этим признанием, я объявила, что мы едем в город.

– Когда?

– Сейчас же. Надевайте куртку.

Нельзя было давать отцу время вмешаться.

Выйдя на улицу, Пий спросил, куда мы направляемся.

– На ярмарку Миди. Вы слишком много вращаетесь в богатых кварталах.

– И часто вы ходите на ярмарку?

– Разумеется, – соврала я.

– Думаю, я никогда на ярмарке не был.

– “Думаю” тут лишнее. Сразу видно, что не были никогда.

Трамвай доставил нас на ярмарку, где царила атмосфера праздника. Пахло фритюром и перегаром. Я потащила мальчишку на автодром, потом в тир, потом во дворец ужасов. Он напоминал ошалевшего, настороженного марсианина, который держит ухо востро.

– Расслабьтесь, Пий! Мы же на ярмарке.

– Зачем люди сюда приходят?

– Веселиться.

– Разве это весело?