Книга Лекарь Империи, страница 26 – Сергей Карелин, Александр Лиманский

— Только спасите его, господин лекарь! Илюша, миленький, спасите моего Сеньку! — шептала она сквозь слезы.

Я как мог успокаивал ее, объясняя, что операция — это единственный шанс. Кое-как, дрожащими руками, она подписала бланк согласия. Без этих дурацких бумажек, увы, в медицине никуда, даже если речь идет о спасении жизни.

Я пулей вернулся в реанимацию.

Туда уже пришел дежурный хирург — пожилой, сутулый мужчина с очень уставшими глазами и руками, покрытыми пигментными пятнами. Он как раз надевал стерильные перчатки, готовясь к осмотру. Я шагнул было к операционному столу, но Конюхов тактично, но настойчиво преградил мне путь.

— Спасибо, Разумовский, — он забрал у меня бумагу с согласием. — Дальше мы уж как-нибудь без адептов разберемся. Можешь быть свободен.

И он мягко, но решительно вытеснил меня к выходу. Вот тебе и «талант», вот тебе и «профессионал». Как только дошло до дела, адепту тут снова не место. Спорить я не стал. Не до того сейчас.

Я остался в коридоре. Домой идти совершенно не хотелось. Сердце было не на месте, я переживал за Сеньку. Через небольшое смотровое окошко в двери реанимационной я мог видеть часть происходящего.

Хирург склонился над мальчиком, рядом ассистировали Конюхов, ассистенты третьего ранга и медсестры. Мне не очень нравились движения хирурга. Они казались какими-то резкими, немного неуверенными. С мальчиком, тем более в таком состоянии, нужно было бы поаккуратнее, понежнее. Плюс он постоянно что-то бубнил себе под нос. Тихо, неразборчиво, но постоянно. Это немного раздражало.

Сказывалась усталость от напряженного дня. Ноги гудели, голова была как в тумане. Я добрел до автомата с напитками, сиротливо стоявшего в углу коридора.

Кофе.

Сейчас мне нужен был кофе, много кофе. Бросил пару монет, нажал кнопку. Автомат недовольно заурчал и выдал мне стаканчик с какой-то мутной, едва теплой жидкостью, отдаленно напоминающей кофе. Вкус был просто омерзительный, но что делать. Пришлось пить.

Вернувшись к дверям реанимационной, я снова прильнул к окошку. Прошло уже больше часа. По идее, если это была диагностическая торакоскопия или взятие биопсии, они уже должны были бы заканчивать. Но операция все еще длилась. И хирург по-прежнему что-то непрерывно бубнил себе под нос.

Это уже начинало казаться странным. Сколько можно бубнить без остановки? И почему его никто не заткнет? Это же отвлекает!

Я напряг слух, пытаясь разобрать хоть что-то из этого бормотания. Сначала ничего не получалось — мешали писк приборов и приглушенные голоса медсестер. Но потом до меня стали долетать отдельные отрывки фраз.

И я с удивлением понял, что хирург не просто бубнит, а… ругается! Да-да, он ругал самого себя, свою работу, свои руки, весь белый свет.

Ну что за разрез, криворукий идиот!«, 'Куда ты лезешь, старый пень!», «Опять не туда попал, чтоб тебя!». Это было настолько неожиданно, что я на мгновение опешил.

Лекарь, оперирующий ребенка, кроет себя последними словами? Оригинально.

Я присмотрелся внимательнее. Хирург стоял, склонившись над столом, его руки двигались вполне уверенно, хоть и не так изящно, как мне бы хотелось. Но губы его были плотно сжаты.

Он не мог так бубнить. Тогда кто?