Книга Лекарь Империи 3, страница 12 – Александр Лиманский, Сергей Карелин

— Доброе, адепт.

Он протянул мне бланк. Я взял его, хотя уже по лицу Сердюкова понял, что там написано.

«В представленном образце ткани при окраске по Цилю-Нильсену кислотоустойчивые микобактерии не обнаружены».

Внутри все похолодело.

Этого не могло быть. Фырк не мог так ошибиться. Моя теория была безупречна. Что-то было не так.

— Как я и предполагал, ваша экзотическая теория не подтвердилась, — голос Сердюкова был ровным, но в нем звучала сталь. — Анализы чистые.

Я молча смотрел на бланк. Шок. Полное непонимание. Но Фырк же видел! Он не мог ошибиться! Что произошло?

— А вы не находите это странным, Мастер-целитель? — я поднял на него глаза.

— Что именно? Вашу самоуверенность? — он явно был зол.

— То, что все анализы чистые, — ответил я. — Абсолютно все. Мы перепробовали все, что только можно. Исключили десятки болезней. Но пациент продолжает умирать. И ни один анализ не дает нам ни малейшей зацепки. Это не просто странно. Это невозможно.

— Это факт, Разумовский, — отрезал он. — И этот факт говорит о том, что вы ошиблись. А тем временем пациенту становится только хуже. Он все хуже отвечает на поддерживающие препараты. И мы по-прежнему не знаем, что с ним…

Хуже?

Как это хуже? Я же вчера начал лечение! Антибиотики должны были если не улучшить, то хотя бы остановить ухудшение.

— Какие именно ухудшения? — я заставил себя говорить спокойно. Мой мозг уже лихорадочно перебирал варианты.

— У него подскочила температура, — ответил Сердюков, глядя на меня с плохо скрываемым злорадством. — Усилилась одышка. Кожные высыпания стали ярче и распространились по всему телу.

Я едва сдержал улыбку. Температура, одышка, усиление сыпи… Да это же не ухудшение! Это же она! Реакция Яриша-Герксгеймера!

Классическая картина, которая возникает при начале лечения некоторых инфекций. Антибиотики начинают массово убивать бактерии. Те, умирая, выделяют в кровь огромное количество токсинов. Организм реагирует на это резким, бурным воспалением.

Это выглядит как ухудшение, но на самом деле это самый лучший признак! Это значит, что мы попали точно в цель. Лекарство работает.

Но сказать об этом Сердюкову я, конечно, не мог. Почему? Потому что это бы ничего не изменило, а только усугубило бы мое положение.

Во-первых, признаться сейчас, что я самовольно начал лечение, — это подписать себе приговор. Он бы тут же отменил мои назначения и доложил Кобрук, и тогда уже никто не стал бы разбираться, прав я или нет.

Во-то вторых, объяснять ему тонкости реакции Яриша-Герксгеймера было бессмысленно. В лучшем случае, он бы списал это на очередную мою «фантазию». В худшем — обвинил бы в попытке выгородить себя, придумывая экзотические оправдания для очевидного ухудшения состояния. Он не хотел слышать теории, он хотел видеть результат в бумажке.

И в-третьих, что самое главное, сейчас мне нужно было не спорить с ним, а выиграть время. Время, чтобы найти неопровержимые доказательства. Мое признание не дало бы мне этого времени. Оно бы его отняло. Поэтому я промолчал. Это был не страх, а холодный тактический расчет.

Я молча развернулся и направился к выходу из реанимации.

— Разумовский, вы куда? — окликнул он меня.

— Подтверждать свой диагноз, — бросил я через плечо, не оборачиваясь.