Книга Всевидящее око фараона, страница 63 – Юлия Алейникова

Он быстро, неслышно ступая, обошел несколько пальм, раздвинул широкие листья фикуса и замер, чувствуя, как от гнева темнеет в глазах и сжимаются кулаки. Они стояли, прислонившись к бронзовой скульптуре обнаженной купальщицы, она и этот испанский художник, Хулио Гонсалес, он прибился к ним в мастерской Пикассо. Моник понравились его работы, и она притащила его в дом. А теперь этот мерзавец целует ее обнаженную грудь, а она лишь смеется, и оба они что-то нашептывают по-испански!

— Негодяй! — Федор сам не заметил, как воскликнул это вслух и добавил еще несколько крепких словечек по-русски, и сам себе удивился. Подобного он себе никогда не позволял.

Парочка заметила его. Федор развернулся на каблуках и вылетел из оранжереи. Идиот, трус! Он должен был схватить этого испанца за шиворот и вышвырнуть вон! Нет, вызвать на дуэль, немедленно! А еще лучше просто набить ему морду, ведь этот усатый мерзавец отменно стреляет, Федор сам видел на днях.

Предательница! Размазывая кулаком по лицу слезы, Феденька бежал наверх, подальше от любопытных взглядов. Мерзавка, потаскуха! Он сыпал грязными ругательствами, но перед глазами у него стояло ангельски нежное лицо с лучистыми неземного голубого цвета глазами, с пухлыми детскими беззащитными губами, такими сладкими, нежными, и сердце его наполнялось щемящей болью. Как она могла?

Он метался по комнате, ожидая, что она вот-вот войдет, бросится перед ним на колени, будет молить о прощении или просто возьмет его за руки, прижмется к нему, полная раскаяния… Но время шло, она не появлялась. Федор, измученный ревностью, ожиданием, обидой уснул в кресле. Моник появилась под утро. Усталая, с бледным лицом, она молча прошла в ванную, пустила воду, скинула платье.

Федор поднялся ей навстречу.

— Извини, я смертельно устала, — бросила она, подходя к каминной полке и снимая браслеты. — Я не хочу сцен. Между нами все кончено. Прости. — Она провела прохладной ладонью по его щеке. — Ты милый мальчик, у тебя все будет хорошо. А теперь ступай к себе.

Первый раз он почувствовал себя сопливым мальчишкой рядом с ней, и первый раз он заметил ее истинный возраст. Моник прихватила шелковый пеньюар и скрылась в ванной.

Федор не знал, что сказать. Устроить сцену, наорать? Зачем? Какой смысл? Ударить ее? Нет, он не сможет. Он бессмысленно побродил по комнате и пошел к себе.

Федор редко ночевал здесь, почти никогда. Его душила обида. Это равнодушие, холодное «все кончено», это было сказано так, словно он ей больше не нужен, словно он — надоевшая игрушка, словно… А ведь он и был ее игрушкой! Им забавлялись с самого начала, его наряжали, ему делали подарки, она даже научила его любить ее так, как нравилось ей.

Боже, какой стыд! Но он любит ее! Любит! Он даже хотел сделать ей предложение, присматривал кольцо. Он должен вернуть ее, он выгонит завтра же этого усатого испанца и завоюет ее сердце!

Утром, когда он сошел вниз, Этьен и несколько заночевавших в доме гостей собирались на ярмарку куда-то в пригород, ждали Моник. Федор поздоровался, попытался вести себя как ни в чем не бывало, но что-то шло не так. Его словно бы не замечали. Он был словно пустое место, ненужная деталь, помеха.