Онлайн книга «Жезл Эхнатона»
|
Короче, он уговорил меня прийти к ним. Не знаю, то ли уроки Михаила Филаретовича были так хороши, то ли я и правда способная, но когда я обыграла всех в кружке, даже одного шестиклассника, руководитель их воспылал ко мне страстью. Прежде всего он возмутился, что я не признаю никакой системы, надавал мне учебников, сказал, что выпустит на чемпионат школы, а потом – района, а потом, летом, я поеду в специальный шахматный лагерь на две смены, только надо очень много работать… и так далее. Он мне не понравился – какой-то слишком быстрый, юркий, все время бегал и размахивал руками. Говорил много, брызгая слюной, и все обещал потом славу и златые горы. Я не верила уже тогда, а сейчас понимаю, что я интересовала его только как средство выдвинуться, из обычного неудачника, ведущего шахматный кружок в дворовой школе, он хотел превратиться в тренера, который вырастил шахматного гения. Если бы он и правда хотел для ребенка хорошего, он бы отвел меня хотя бы в кружок при Дворце творчества юных, а там уж развили бы талант. И была бы я сейчас чемпионкой… ну, не мира, конечно, а уж страны-то точно… Но говорила уже, что я – ошибка природы, генетический сбой, спутанная хромосома… И ничего хорошего произрасти из этого не может по определению. Тогда мне просто стало скучно, и я напрочь отказалась ходить в кружок, вернула все учебники, а когда услышала про летний шахматный лагерь, то пришла в неистовство. Я не хотела ни в какой лагерь, я хотела в пансионат. Руководитель долго еще меня убеждал, водил к завучу, требовал, чтобы вызвали моих родителей, уж очень не хотелось ему расставаться со своей мечтой. Завуч только махнула рукой насчет родителей, а потом выгнала меня из кабинета и кое-что сказала шахматисту вполголоса. Дверь я закрыла неплотно и слышала последние слова, чтобы он занимался своим прямым делом, то есть учил детей шахматам, а этого ребенка оставил в покое. Вообще, неглупая была тетка, наша завуч, как я сейчас понимаю… Тут я снова очнулась от воспоминаний и поняла, что проехала свою остановку. Да, вроде бы рано еще для такой рассеянности. Я ведь не Алюня… * * * Алюня, кстати, цвела пышным махровым цветом, совсем как ее хризантемы на халате (это было давно, сейчас халат видал виды). Она заказала в ресторане кучу еды, так всегда бывает в первую неделю после пенсии, съела половину и, оставив на столе посуду, отправилась к себе петь романсы. Голос у нее звучный, иногда только соскакивает на козлетон – все же возраст дает о себе знать. Причем, что интересно, после вкусной еды Алюня поет романсы исключительно оптимистические, а когда ее деньги кончаются и мы переходим на более скромное питание (с моих заработков не разбежишься), то романсы становятся грустными, вроде тех же хризантем, отцветших в осеннем саду. Я пошла к спальне и прислушалась. – Я брошу все! Уйду с твоей доро-оги! – разливалась Алюня. – Пойми, поверь, забудь и все прости! Так, это надолго. Я без зазрения совести съела все, что осталось от заказанной из ресторана еды. Алюня утром напрочь забывает, что было накануне, главное – коробочки выбросить. * * * Без четверти одиннадцать я подошла к служебному входу в музей. |