Книга Дом без воспоминаний, страница 84 – Донато Карризи

Дошел до закрытой двери. Постучался.

– Войдите, – отозвался самый кроткий человек на земле.

Он сидел в кресле, обитом красным бархатом, перед витражом с цветами, склонившись над столиком, на котором были разложены детали нескольких разобранных наручных часов. То был странный человечек, похожий на старого мудрого эльфа. Волосы, сохранившиеся только по бокам, были зачесаны назад, открывая уши, слишком большие для его черепа. Он оторвался от своей скрупулезной работы и уставился на Джербера через монокль часовщика.

– Пьетро Джербер, – раздельно произнес он, откладывая крошечную отвертку. Старая такса дремала, свернувшись на его ногах, обутых в тапочки.

Всюду – полки, битком набитые часами, требующими починки. Шли только старинные, настольные, с золотыми стрелками: одно лишь их тиканье слышалось в абсолютной тишине.

– Полагаю, ты пришел просить прощения, – тут же обрушился на него синьор З., закуривая бамбуковую трубку: сизый туман поплыл по комнате вместе с запахом балканского табака.

– За что? – наигранно удивился Джербер.

– За то, что забросил четверги в аптеке Мюнстерманна: с тех пор как умер твой отец, нас осталось трое, а, как ты знаешь, втроем невозможно играть в «Обливио».

– По правде говоря, я пришел по более важному делу…

Заккария пронзил его взглядом:

– Что может быть важнее, чем способствовать подпольному существованию карточной игры, запрещенной несколько веков назад?

– «Habemus Malleum Animi», – объявил Джербер.

Объявив о том, что выпала карта со слепым человечком, кладущая конец игре в «Обливио», Пьетро Джербер подхватил стоящий у стены стул и уселся перед синьором З.

– Ты должен мне помочь, – сказал он серьезно.

Старый друг склонил голову набок, сначала на одну сторону, потом на другую, словно желая как следует рассмотреть блудного сына, прежде чем даровать ему прощение.

– Раз уж ты пришел ко мне, дело наверняка серьезное, – заключил он.

Психолог знал, что достиг черты и теперь должен решить, идти ли ему до конца, поделиться ли информацией, какая у него имеется, с кем-то еще, нарушив первое условие сказочника.

Ты не должен ни с кем говорить обо мне.

Джербер не знал, какая ему грозит кара, если он переступит эту тонкую черту, но сказал себе, что противник вряд ли мог предусмотреть такой его ход. И потом, есть ли у него выбор? И вот он впервые принялся рассказывать историю Николина, ребенка, запертого в затерянной комнате. Выложил все, не пропуская ни мельчайшей детали. Он захватил с собой черный блокнот с записями и в должный момент передал его Заккарии Ашеру, который тут же принялся лихорадочно переворачивать листы.

Под мерное тиканье настольных часов установилась тяжелая тишина, поток слов замер, сменившись ожиданием.

– Невероятно, – произнес наконец синьор З., подняв взгляд от блокнота Джербера.

– Ты никому об этом не расскажешь, правда? – попросил Джербер.

– Даже если расскажу, кто мне поверит? – ответил сомнолог. – Сомневаюсь, чтобы за пределами нашего узкого кружка нашелся человек, которого убедила бы подобная история.

– Ты прав, – согласился гипнотизер: он впервые осознал всю абсурдность ситуации, в которую оказался вовлечен. – Это дело изнуряет меня, – признался он, вдруг ощутив весь груз усталости. Как и Филип, Заккария милосердно сделал вид, будто не замечает, до какого состояния Джербер дошел.