Книга Горькая истина, страница 126 – Шанора Уильямс

Бринн ложится на бок, поджав колени к груди, а Шавонн кивает, и я выхожу из комнаты. На кухне меня ждет Сэм.

ДЖОЛИН

Звук сирен все ближе. Полиция совсем рядом.

– Все готово? – спрашиваю я Сэмюэла.

– Да.

Обернув руку полой рубашки, он берет пистолет Доминика, вытирает его и опускает на пол поближе к гостиной.

Гляжу на Доминика. Он лежит на полу в окровавленной одежде. Лицо уже опухает, кровь сочится из носа и стекает по щекам. На секунду чувствую себя предательницей. Разве жена не обязана защищать мужа? Любить его и в горе, и в радости? Быть рядом в здравии и в болезни? Потому что я точно знаю: Доминик болен. Никаких психиатрических диагнозов у моего мужа нет, но с ним определенно что-то не в порядке. Несмотря на агрессию, нарциссизм, постоянную ложь, он искренне считает себя рыцарем без страха и упрека. Нет, нормальный человек на такое не способен.

И тут понимаю, что это обстоятельство может сыграть против нас. Защитник Доминика будет говорить о его прошлом, о диагнозах Беретты Бейкер и потребует, чтобы мужа признали невменяемым. Если и впрямь окажется, что Доминик психически неуравновешенный, причем уже давно, он отделается легким наказанием. Однако его в любом случае отправят в психиатрическую лечебницу, и после этого никто не поверит его россказням. Слово Доминика будет против нашего, как мы и хотели. На мой взгляд, это тоже справедливое наказание. Человек, боявшийся стать таким, как его мать, и мечтавший казаться идеалом без единого недостатка, будет страдать из-за собственных жестоких поступков. И дня не пройдет, чтобы он не думал о том, к чему привели его безжалостные решения.

Вдруг Доминик открывает глаза, и я едва не ахаю в голос. Его веки подергиваются. Он пытается сфокусировать взгляд на мне. Теперь сирены воют так громко, что заглушают стоны и скрипы старого дома. Я опускаюсь на колени рядом с Домиником.

– П-почему ты это сделала, Джо? – хрипит он.

Со вздохом обвожу взглядом комнату. Это место превратило Доминика в чудовище. Здесь он никогда не чувствовал себя в безопасности. Возможно, Доминик сохранил дом детства как напоминание о том, что ему по силам преодолеть любые превратности судьбы. Будь мать Доминика здоровой женщиной, не покончи она с собой, он бы вырос другим человеком – добрым, чутким. При мысли о том, что Доминик был лишен нормального детства и родительской заботы, у меня на глаза наворачиваются слезы. В этом он не виноват, но, в конце концов, мы сами несем ответственность за свои поступки.

Откровенно говоря, не думаю, что у Доминика был хоть малейший шанс справиться с навалившейся на него бедой. Можно ли жить спокойно после таких ужасных событий? Он был вынужден написать предсмертную записку от имени матери, зная, что она вот-вот сведет счеты с жизнью. Уверена, никто не знает об этом послании, кроме него и меня. У всех нас что-нибудь да не в порядке. Каждый человек в мире пережил травму или трагедию и хотел бы залечить душевные раны, но что, если они продолжают кровоточить? Мне хочется думать, что такие люди, как Доминик, – это те, кто не смог исцелиться.

– Потому что ты, Доминик, причинил вред слишком многим людям, – наконец говорю я шепотом, – людям, которые видели в тебе лучшее. – У меня пересыхает в горле: уже не только слышны сирены, но и видны мигающие сине-белые огни перед домом. – А если совсем откровенно, то вот тебе горькая истина: я тебя ненавижу. Ненавижу за то, что ты украл десять лет моей жизни. За то, что сделал с Бринн и Шавонн, – ты зашел так далеко, что хотел их убить. А еще больше я ненавижу тебя за то, что ты всегда поступаешь как трус. В твоем сердце нет любви. Теперь я это понимаю. Ты способен любить лишь самого себя, и, если тебя в чем-то ущемили, от последствий страдают все вокруг. Подобный человек не заслуживает того, что имеет.