Книга Огни Хафельберга, страница 148 – Софья Ролдугина

Горло и язык обожгло. — Черт, она же явно дала понять, что сейчас не хочет. Почему тогда? Наклонившись, Ульрике подхватила вторую кружку с пола, пригубила Глинтвейн и только потом негромко произнесла. «А ты не думал, что это была судьба, что тебя здесь кто-то ждет?» «Чего?» Марцель от неожиданности даже рассмеялся. Она улыбнулась и опустила взгляд.

«Забудь».

Глинтвейн допивали в молчании. После первой кружки, как и обещала Ульрике, головная боль начала отступать. Зато навалилась страшная усталость, даже глаза с трудом удавалось держать открытыми. Мартель лениво вслушивался в чужие мысли, завороженные калейдоскопом ярких образов. Дымные костры в пустоте и перезвон, звездное небо со всех сторон, протяжный и заунывный звук песни. Женский голос, мужской голос, снова женский.

А взгляд, как нарочно, постоянно упирался в голое плечо. — И всё-таки ты меня провоцируешь, — проворчал Марцель и составил пустую кружку на пол. Ульрики обернулась, в тёплом сиянии свечей волосы отливали рыжим. — Есть немного, — улыбнулась в сторону. Опрокинуть её после этого на диван было делом принципа. — Зачем ты это делаешь? — Марцель целовал в угол губ, в щёку, в лоб, снова в угол губ, следуя за желаниями Ульрики, яркими вспышками образами, которые она сама пыталась погасить, остудить, спрятать.

Тщетно. И уже не мягкая ироничная симпатия к Марцелю, а некое более глубокое, инстинктивное, непреодолимое чувство захлёстывало ее, и Марцель как со стороны видел себя в ореоле света, упрямым и нежным, с лукавым кошачьим взглядом, которому невозможно отказать.

Но совершенно невозможно не… Вот зачем, а? — Да? Если нет, так скажи нет, и я отстану, я же не идиот, не подросток с гормональным бунтом. Чёрт! Но скажи уже, да или нет? Плечо было солоноватым, но пахло всё той же земляникой и немного дымом.

— Ещё не время, — прошептала Ульрикия, и вдруг обмякла, безвольно растеклась по дивану. Она смотрела на Марцеля и одновременно мимо него, и в ее разуме мелькали странные образы. Розовый дом с красной крышей, раскрашенный фанерный коробок на ладонях у светловолосой и голубоглазой девочки, а другая, такая же, как отражение или близнец, смотрит на нее из окошка игрушечного дома. «Правда, не время, но потом… Я подлила тебе в глинтвейн снотворного», — виновата добавила она.

Марцель замер. «Прости, правда…», — Ульрике прижала горячую ладонь к его щеке. — Зачем? — Этой ночью тебе нельзя показываться на улице. Прости, пожалуйста, я желаю тебе добра. Ульрики не лгала, ни единым словом. Марцель почувствовал, что уже не может даже опираться на руки, и как-то незаметно для себя лег рядом с ней, грея вечно холодной ладони на ее пояснице.

— Я не сказал ничего Шелтону, он будет меня искать. Веки стали свинцово-тяжелыми. — Похоже, правда снотворная, а я не заметил. Найдет сам. Завтра. — Ага, и убьет меня сам. Сказать это вслух уже не было сил.

Всю ночь Марцелю снилось, что он куда-то бежит по бесконечным зеленым коридорам, а за ним кто-то гонится. И если догонит, случится что-то невыразимо жуткое. Иногда, оборачиваясь, Марцель видел женский силуэт, объятой пламенем, иногда гротескную, похожую на пластиковый шаблон, человекоподобную фигуру, от которой летел горячий пепел. В ухе у Марцелла была гарнитура, и голос Шелтона направлял его по лабиринту. Налево, направо, направо, прямо, а потом впереди вдруг оказалась глухая бетонная стена.