Книга Огни Хафельберга, страница 147 – Софья Ролдугина

Нет, не хочу. Не хочу, чтобы он рылся в жизни ульяки. Моя девочка. Пятки начала покалывать, и Марцель не сразу сообразил, что это просто возвращается чувствительность к закоченевшим конечностям. В кабинке было уже по щиколотку воды, и гелевая мыльница с синими корабликами внутри горда плавала по бурным волнам вокруг стока. Пахла почему-то лимоном и мятой. Марцель услышал тихий мявк и открыл глаза.

Щель между ширмой и стеной просовывала мордочку кошка Сиамка с пронзительно голубыми глазами. Она осторожно трогала лапой воду, фыркала и, кажется, на Марцеля никакого внимания не обращала. «Может, мы все-таки по очереди будем, а?» Кошка удивленно обернулась на него и тоненько мявкнула. Потом тронула напоследок лапой воду и ушла так же беззвучно, как и появилась. Марцель вздохнул и нашарил на дне кабинки мыло. Размокший брусочек, одуряющий пах лимоном, и ни следа мяты. Чудеса!

Через пять минут, с трудом завернув краны и выбравшись из кабинки, Марцель обнаружил, что вещи его пропали. Вместо них появилась банная полотенце кислотно-розового цвета и, И Ульрике эта полотенце, комкающее в руках. — Я думал, ты на кухне возишься, — ляпнул он, по-дурацки улыбаясь. — Вот идиот. Я же ее слышал, но внимания не обратил. — Дай сюда эту тряпку, что ли. Чего смеешься?

Думаю, как все повторяется. Ульрике поднялась и сама накинула полотенце ему на плечи, глядя сверху вниз. Сейчас разница в росте ощущалась болезненно остра, из-за поганого самочувствия и собственной наготы. — Помнишь, как влетела у вальцев в ванную, когда я одевалась? — Я вроде извинился, — хмыкнул Мартель. — Я тоже извинюсь. Потом, — прыснула она, — не бойся, Бритта уже спит.

Пойдем ко мне наверх, я сделала глинтвейн. Выпьешь, а то еще простудишься. Сейчас очень коварная погода. — Ага, а я знаю кое-кого коварнее ее. На Улирике была свободная чёрная футболка и джинсовые шорты. Волосы у неё были распущены и вились от влажности. «На самом деле, ей же ведь не семнадцать на самом деле!» Мартель зажмурился, встал на цыпочки и, цепляясь за плечи Улирики, потянулся к её губам.

Нашёл вслепую, прерывисто выдохнул и только успел распробовать тепло, мягкость и земляничное дыхание, как она его упрямо отстранила. — Сначала тёплое питьё, — сказала упрямо. Голос у неё был хриплым, а глаза чёрными. — А то мне тебя жалко. Да мне самому себя жалко. — А-а-а, — Марцель вздохнул, — аргумент.

Подниматься пришлось аж на третий этаж. С трудом доковыляв до комнаты, Марцель плюхнулся на застеленный диван в разворошённое гнездо из одеял и подушек. Комната оказалась странно пустой. Никакой мебели, кроме спального места, жёлтый торшер в углу, рядом со старинным сундуком, да на широком подоконнике ряд разноцветных свечек, источающих слабый запах сандала и мозжевельника. На полу у дивана стоял поднос, а на нём кувшин и две глиняные кружки. Одну из них Ульрики протянула Марцелю.

— Пей, — сказала негромко, присаживаясь рядом на свободный от диал уголок, там кое-что от головной боли. Марцель осторожно принял глиняную кружку. Она была чуть тёплой, а вот глинтвейн в ней горячим. Пришлось даже дуть на него, чтоб не обжечься. Первый глоток был как мёд, но оставил он горьковато-травяное послевкусие. — Откуда ты знаешь, что у меня болит голова?

Знаю, — улыбнулась Ульрике и, подавшись вперёд, провела рукой по его волосам. — Ты пей и не думай. Зачем ты приехал в этот город, Марцель? — С Шелтоном. — А он зачем? Ульрике подсела ближе, футболка у нее сползала с одного плеча. — Надо было найти кое-кого, — неохотно ответил Марцель, отводя взгляд и глотнул слишком много.