Книга Огни Хафельберга, страница 214 – Софья Ролдугина

Украдкой глядя на свою растопыренную ладонь, он подсознательно ждал, когда она вдруг станет полупрозрачной, как отражение в оконном стекле или рассыпется мелким бисером. Ульрике тоже ощущала нечто подобное. Она сжимала зонт с такой силой, что по краю ногтей появлялись белые лунки, и иногда поднимала взгляд к разбухшим, истинно черным, как гематомы, тучам, словно молилась, но с губ ее не срывалось ни единого звука, а мысли были расцвечены вспышками голубоватых молний.

«Будет гроза! О, пусть будет гроза!» и чудился пряно-лекарственный кедровый запах. Весь путь до семейного гнездышка Веберов Марцель вслушивался в мысленный шум, боясь и одновременно желая уловить грохот холодных океанских волн.

Но Шелтон как сквозь землю провалился или уехал из города.

«Нет, он не мог уехать сейчас, я просто лажаю, ага, не могу сконцентрироваться».

«Боишься?» — нарочито громко спросил Марцель. — Хорошее время! — не впопад, ответила Ульрикия. В мыслях у нее призраком промелькнуло лицо девочки со светлыми, как лен, волосами. — Что-то большое сдвинулось с места. — Ага, крыша. У меня. — Дурак! Устала вздохнула Ульрикия, слепую нашла его руку и слабо сжала пальцы.

Не умирай, ладно?

От неожиданности Марцель поперхнулся вдохом. — Э-э-э, умеешь ободрить. Извини. Ульрике отвернулась и ускорила шаг, утягивая Марцеля за собой. Из подворотней бесплотными тенями шмыгнули две кошки, белая и трехцветная. Трехцветка тут же скрылась в кустах, а белая на секунду замерла статуэткой, вытянув шею и, приподняв полусогнутую переднюю лапку, фыркнула на Марцеля, сузив глаза, и увязалась следом, отставая шагов на пять.

«Мне начинает казаться, что кошки — это неспроста», — рабормотал он. — Что? — растерянно откликнулась Ульрикия, обернулась, увидела белоснежную красавицу и улыбнулась. — А, это из наших… из ваших, в смысле, фрау Кауфер? Как зовут? — Вроде бы, Сирен, надо будет переспросить.

Ульрикия снова оглянулась на кошку, словно спрашивать собиралась у нее. — Ты придумал, что будешь делать с убийцей? — Пока нет. — Ох, твою ж мать, мы уже пришли! На гравийной стоянке обнаружилась памятная астрель пижонского белого цвета. Слева от въезда на стоянку была калитка, а у калитки табличка с полицейской символикой. Марцель сглотнул. — Ну что, заходим?

Ульрики кивнула и, в три шага преодолев расстояние до калитки, нажала кнопку звонка под табличкой. У Марцеля желудок скрутило. «Дура! Ещё поори, чтоб этот вышел!» Словно услышав мысленный окрик, Ульрике заметила в сторону. «Там сейчас не только Иоганн, семья большая, не врываться же?» «Нет!» — нехотя согласился Марцель.

Но тут от крыльца повеяло сдержанным любопытством, дрогнули пластинки жалюзи на маленьком окошке справа от двери, и через несколько секунд замок щёлкнул.

Ульрике, здравствуй.

А Герхарда сейчас нет, он на дежурстве. Голос был сонным и солнечным, как осеннее утро. Марцель на секунду зажмурился, впитывая только эмоции, ощущения, воспринимая не глазами, а на слух и мысленно — морскую прохладу разума, угасающий солнечный свет, прозрачность красоты. — Привет, Эва. Нет, мы не к Герхарду. А Иоганн дома?

Но Евангелина Штернберг была похожа и не похожа на свой портрет в кафе Линденофф. Золото волос изрядно разбавило седина, а из глаз исчезла жажда познания жизни. Осталось отстраненное восхищение наблюдателя. Легко было представить, как в центре сумасшедшей суматошного Шелдорфа Эва Штернберг сидит где-нибудь в кафе, греет вечно зябнущие руки на кружке с галинтвейном и смотрит через дымчатое стекло, как снуют люди на улице.