Книга Кофе и полынь, страница 2 – Софья Ролдугина

…а в самом начале осени мне пришло письмо — маленькое, в потрёпанном конверте, куда была вложена, кроме листка бумаги, и засушенная фиалка.

Настоящая эмильская фиалка, да.

Это было послание от Лайзо — и писал он из Марсовии.

«…поздравь меня, Виржиния, я снова беден, как церковная мышь. В карманах пусто — хотя и не настолько, как считают мои нынешние приятели и тем более командиры. Продажу офицерских патентов запретили ещё лет сорок назад, однако прикупить себе место на службе по-прежнему можно. Только теперь деньги переходят не в казну… Впрочем, это неважно.

А важно, что я нынче считаюсь офицером.

У меня в подчинении трое крепких парней, самых неблагонадёжных, каких только можно себе представить. Всех их — как, впрочем, и меня самого — привели на службу мотивы, крайне далёкие от патриотизма… С теми двумя, что мечтают подзаработать и вернуться домой в ореоле почёта и уважения, ещё можно иметь дело, а вот что делать с последним, который пришёл сюда, страдая от неразделённой любви, дабы сложить голову в бою — ума не приложу. Для начала я побился с ним об заклад, что он не сумеет провернуть кое-какую штуку; похоже, что он парень азартный, так что это может и сработать.

Впрочем, я, кажется, чересчур углубляюсь в детали.

Наверное, тебе интересно, как мне вообще в голову пришла мысль расстаться с тобою вот так и отправиться туда, где повсюду лишь мрак, смерть, кровь и предательство? Я и сам, пожалуй, не понимаю. Мой отец… Только сейчас, когда я пишу эти строки, я понимаю, что почти ничего не рассказывал тебе о своей семье. Пожалуй, стыдился, а сейчас думаю, что и зря; но так или иначе, всё началось с моего отца, того, который мне отец по крови, с Джеймса: он из рода потомственных вояк, и его старшие братья дослужились до весьма высоких чинов. Он же вынужден был оставить службу, ибо никто ни из его семьи, ни из друзей не принял женитьбы на бродяжке-гипси, пусть и красавице. Как ни приняли ни Тома, когда он родился, ни меня… Единственный, кто продолжал общаться с моим отцом, был его дед — мой, стало быть, прадед. Он сейчас стар, как пень, однако сохранил кое-какие связи, и когда отец пришёл к нему с просьбой — единственной за минувшие тридцать лет — дед откликнулся.

Сказал, что это не то привет, не то подарок со смертного одра — сущие глупости, он проживёт ещё несколько лет точно.

Так мне составили протекцию и познакомили с нужными людьми; сотня хайрейнов одному, две — другому, и вот я здесь.

Признаться откровенно, у меня до последнего оставалась надежда, что заниматься я буду самолётами. Рекомендовали меня как лётчика и механика, и не кто-то, а сами супруги Перро… Однако стоило здешним генералам узнать, что я знаю несколько языков и в Марсовии, пожалуй, сойду за своего, как мне нашли другое занятие. Если я справлюсь с ним, то получу повышение.

Если же нет…

Об этом, пожалуй, не будем, но к тебе я обязательно вернусь, так говорят и карты, и руны, и кости. Здравый смысл, правда, твердит иное, но приличному колдуну слушать его — себя не уважать.

Меня страшит другое.

Когда я спрашиваю карты и кости о тебе, то колода разлетается, а узор не складывается. Слишком много путей, и враг опасен; он сокрыт в тени, кружит подле тебя, стремясь подловить в минуту слабости… В твоей силе я не сомневаюсь. Но всё же, прошу, будь осторожней: колдуны — уж это я знаю наверняка — частенько действуют чужими руками. И мне хочется сказать: затаись, спрячься…