Книга Кофе и полынь, страница 30 – Софья Ролдугина

Сон пришёл почти мгновенно.

…мой особняк — это крепость.

Нет, мой дом.

Он сияет мягким тёплым светом, сразу весь. Так, словно на него снизошло благословение… но я точно знаю, что дело в другом.

Талисман под крышей — на одном углу, на втором, на третьем, четвёртом… И внизу, в подвале, тоже. Связки трав, отгоняющих зло, на чердаке; невидимые знаки начертаны на стенах; на лестницах — на каждой ступени выписан узор, лаконичный, аккуратный. Если всмотреться, то можно узнать, чья рука его на несла.

Так различаешь среди других почерк человека, который хорошо знаешь.

— Лайзо, — шепчу я, улыбаясь.

Мне казалось, что он бежал в спешке, но нет, нет. Он давно размышлял об этом — и думал, как защитить меня, даже когда уйдёт далеко-далеко, я останусь одна, и некому будет плести ловцы снов…

Спасибо, думаю я. Спасибо.

Пусть любая защита не совершенна и не вечна, однако сейчас мне легко и спокойно. Там, куда лежит мой путь, колдовства Лайзо нет, но оно здесь — и сюда я могу вернуться, зная, что зло не сумеет пройти по моим следам. В руках у меня роза; если согреть её дыханием, то лепестки оживут, если дунуть посильнее — то облетят, закружатся, точно в танце, рассыпятся, выстилая тропинку. От окна — и дальше, по облакам…

Как лунные блики на воде, такие же зыбкие и прекрасные.

Я ступаю на этот путь очень-очень тихо, кутаюсь в туман, в чужие шёпоты, в ожидание холодов и дождей. Иду, стараясь сохранять равновесие — между днём и ночью, между сном и явью.

Так, чтобы меня никто не заметил — если, конечно, есть кому смотреть.

Бромли во сне выглядит совсем иначе, нежели наяву. Дома внизу кажутся очень хрупкими, кровля — как промасленная бумага, кинь спичку — и вспыхнет. Ночная тьма ощущается как дым или густой чёрно-серый туман; она неоднородная, оставляет горький привкус на языке и оседает пятнами на щеках. Снизу, с земли, бьют столбы света, словно шарят по небу длинные руки, упираясь в низкие облака, и сначала кажется, что ловят меня, но затем я различаю хищные вытянутые силуэты, похожие на глубоководных рыб.

Всё это происходит не сейчас, осознаю я вдруг. Оно только грядёт… грядёт.

Дорожка из сияющих розовых лепестков приводит меня к огромному пустому дому со множеством окон. Он очень старый; из подвалов смердит крысами и мертвечиной, крыша просела так, точно вот-вот провалится совсем; в стенах сквозят щели. На дубовых бочках внизу выступает маслянистая чёрная жидкость, остро пахнущая ржавчиной, и я думать даже не хочу, что это может значить.

Мне надо идти дальше.

По скрипучим лестницам, через анфилады комнат… Я легче ветра, тише сумрака — под моими быстрыми шагами даже самые визгливые, древние половицы молчат, а паутина остаётся целой, когда я прохожу насквозь.

Из одной гостиной веет морем и слышен тихий плеск волн.

Древние эльдийские скульптуры в галерее спустились со своих постаментов и теперь кружатся в жутковатом танце, не стесняясь наготы, беззвучно смеются, глядят пустыми глазницами, и белый камень в лунном свете — точно кость.

В подвале слышится причитание на древнеаксонском, и громыхают не то цепи, не то рыцарские латы.

Нужную комнату я нахожу не сразу, да и призраков тут куда больше, чем казалось днём. Некоторые из них меня не замечают, другие церемонно приветствуют, третьи — стыдливо и торопливо ускользают, точно застигнутые за чем-то непристойным… Графа Ллойда я нахожу на том же месте, где оставила его.