Книга Кофе и полынь, страница 78 – Софья Ролдугина

Я сейчас могу погасить его одним движением руки; мне хватит сил.

Могу — но только слегка прикасаюсь кончиками пальцев.

Они теперь тоже пахнут вербеной.

Лайзо спит, поджав ноги и укрывшись одеялом с головой — один кончик носа торчит из-под складок ткани. Может, потому что здесь прохладно, да и нечем больше согреться — ни печки, ни жаровни.

Скоро зима.

Я останавливаюсь рядом с кроватью, присаживаюсь на лунный луч, точно опускаюсь в кресло. Некоторое время просто наблюдаю — амулет, источающий аромат вербены, предупредительно мерцает — и затем протягиваю руку, чтобы откинуть одеяло с лица Лайзо. Он продолжает спать; на щеке словно лежит тень — видимо, пробивается щетина; губы обветренные, между бровями залегла тревожная складка.

Меня захлёстывает нежностью. Отчего же он такой, такой…

— Не беспокойся ни о чём хотя бы во сне, — шепчу очень, очень тихо и пальцем разглаживаю эту складку.

Он выдыхает прерывисто — и наконец расслабляет лицо; беспокойный сон сменяется безмятежным. Пожалуй, мне достаточно уже и этого, и не надо даже говорить. Некоторое время я просто смотрю, вслушиваюсь в дыхание, потом собираюсь уйти. Напоследок тянусь, чтобы снова укрыть его одеялом, как было…

…а он ловит меня за запястье.

— Попалась, — говорит. И улыбается, улыбается, и глаза мерцают нежно, точно солнечный свет сквозь густую дубовую листву: померещилось ли, было ли взаправду. — Давно ты здесь?

— Не знаю, — отвечаю я честно. Оглядываюсь на окно; луна там словно бы замерла, как приклеенная. — Это ведь сон.

— Сон, — соглашается Лайзо, приподнимаясь на локтях. Одеяло соскальзывает; оказывается, он спал в одежде, и немудрено, со здешним-то холодом. — Так странно… Я был уверен, что очнулся, но на самом деле погрузился ещё глубже в сон. Чердак почти такой же, как настоящий, а всё же немного не тот. И луна… — он щурится. — Не могу припомнить, растущая она должна быть или убывающая. И это я-то.

— И хорошо, — улыбаюсь. — Значит, мы можем говорить столько, сколько захотим.

И мы говорим — сидя рядом, на узкой койке, плечом к плечу, кутаясь в одно одеяло на двоих, хотя мне-то оно и не нужно. Я рассказываю о том, о чём обычно наяву молчу, даже наедине с собой. О том, как сильно изматывает необходимость быть всегда настороже: всматриваться, вслушиваться, жить в предчувствии опасности, бояться пропустить знак. С Миреем мне повезло, я успела — а могла бы и опоздать; и Мэдди, Мэдди тоже могла бы надышаться гарью и не проснуться вовсе… О том, что я не могу быть везде и сразу; о том, как отчаянно не хватает знаний, навыков.

Как моя бабушка управляла снами? Что делала, чтобы защищать нас от Валха, как держала его на расстоянии?

Как моя мать вела себя с мертвецами, почему они так жаждали исполнить любое её желание, почему?

Некому подсказать.

Я тыкаюсь наугад, как слепой котёнок.

Лайзо слушает внимательно, слегка наклонив голову. Отросшие волосы падают ему на лицо, и он то и дело убирает их за ухо.

— Даже мне ясно, что этого Валх и добивается — чтоб я беспокоилась, уставала, теряла силы, — завершаю я рассказ. И тоже убираю волосы себе за ухо, таким же беспомощным жестом. — Но ведь он и правда может нанести удар в любой момент… Я не могу об этом забыть — и просто жить.

Умолкаю. Лайзо молчит, раздумывая, потом произносит: