Книга Кофе и полынь, страница 80 – Софья Ролдугина

Тёплый; чуть пульсирующий, будто живой.

— Носи с собой, а когда понадобится — сожми в кулаке, позови, и я откликнусь, — тихо говорит Лайзо, отворачиваясь. Я держу камешек осторожно, точно он может меня укусить. — А вообще, может, и увидимся скоро. Алманцев-то тут мы разбили; командир их бежал, а я его выследил и нагнал. И была у него такая любопытная бумага… Они хотят отправить к Бромли дирижабли с бомбами. Со дня на день.

Это так неожиданно, невероятно и жутко, что на мгновение я забываю о Валхе:

— С бомбами?

Луна за окном дрожит и покрывается трещинами; верхушки деревьев беззвучно колеблются, а запах вербены слабеет.

— Ты не пугайся только, может, это только план, — отвечает Лайзо быстро, и я понимаю, что он не собирался рассказывать мне об этом, чтобы не тревожить попусту. — Каких только планов у них нет, и один другого несбыточнее! Этого командира сейчас допрашивают, — добавляет он, снова отводя взгляд. — И, если всё подтвердится, я добуду самолёт — уже знаю как — и полечу наперехват, на опережение. Глядишь, и мимо Бромли будут пролетать, тогда и загляну, — и он смеётся.

Смех неискренний, ненастоящий; это спектакль, чтоб успокоить меня, скрыть тревогу, перебить её… Ощущение собственной беспомощности становится невыносимым. Я не знаю, существуют ли алманские дирижабли, летят ли они к Бромли или только собираются, как их остановить — и возможно ли это сделать с одним маленьким самолётом, пусть бы даже пилот — колдун-гипси.

От его смеха мне становится страшно; я хочу его заглушить — и разворачиваюсь, сгребаю Лайзо в объятия и целую его смеющийся рот.

Чужие губы — горячие, обветренные.

Луна за окном трескается, осыпается осколками.

Нас заливает темнотой, как водой.

Не вздохнуть.

Я очнулась посреди ночи, в духоте. Вокруг было темно; щёки, мокрые от слёз, липли к подушке. Голова кружилась; хотелось не то вскочить и бежать — куда, зачем? — не то лежать так до самого рассвета.

В ладони у меня был зажат маленький красный камешек.

Подарок от Лайзо.

Нельзя быть слабой; больше нельзя.

Я вытерла лицо рукавом, подушку перевернула другой стороной и легла, стараясь успокоить сердцебиение. Получалось как-то скверно; губы горели — наверное, от соли. Размеренно вдыхая и выдыхая, я старалась не думать ни о чём, ни о плохом, ни о хорошем… Вскоре это принесло свои плоды; я заснула, а когда проснулась во второй раз, то было уже утро.

Красный камешек лежал в изголовье кровати; я собиралась изготовить для него шёлковый мешочек-подвеску и носить с собой, на груди. Сейчас отчего-то казалось, что если мне удастся продержаться самой и не позвать Лайзо, то всё будет хорошо.

А если и нет… мы справимся, так или иначе.

Просто должны.

Эллис мог быть совершенно кошмарным врагом.

Наблюдательный — значит, способный замечать любые слабости, использовать ошибки и просчёты соперника. В ход пойдёт всё: сплетни, семейные тайны, небрежность в финансах, тайные связи… Даже привычки в еде! Как-то он рассказывал, что сумел подловить преступника на нелюбви к запаху марсовийского сыра. А прежнего секретаря по фамилии Грэмс, высокомерного хлыща, который нашёптывал начальнику Управления гадости о молодой вдове-машинистке, Эллис подпоил полынной настойкой прямо в присутствии высоких гостей, а потом тихонько рассказал ему анекдот про общественные купальни. Бедняга секретарь, которого к тому времени из-за этой настойки уже мучали видения и галлюцинации, решил, что именно сейчас он в купальнях и находится, а затем разделся и вышел к гостям. Его, разумеется, уволили, заменив на скучного, хоть и благонадёжного Смита, чему очень радовалась большая часть Управления, включая оклеветанную машинистку. Той своей выходкой Эллис ничуть не гордился, но и не сожалел.