Книга Кофе и полынь, страница 97 – Софья Ролдугина

— И что случилось дальше?

Мы как раз миновали холл и почти поднялись по лестнице на второй этаж, где располагались детские. Везде горел свет; хлопали двери, словно сами по себе, и казалось, что весь особняк гудит и кренится на невидимом ветру.

— Они вернулись, все вместе, — шмыгнула носом Юджиния, понурившись. Совсем как ребёнок, а не взрослая уже почти девица. Впрочем, ребёнком она и была. Если маленькая девочка усердно учится или много трудится, взрослей это её не делает, как не сделало проницательной взрослой женщиной Конни Гибсон. А дети… дети беззащитны перед злом. — У Кеннета голова кружилась, его нёс Джул. А потом… потом он заснул. Чарли сказал, что на Гарден-стрит была девочка, что она им улыбнулась и кинула яблоко. Кеннет… Кеннет поймал яблоко, он же повыше, и руки у него больше, и… — бормотание у Юджи стало совсем неразборчивым, и я погладила её по голове, успокаивая.

— А что с тем яблоком? — спросила я, уже положив пальцы на ручку двери, за которой слышались голоса… и тут дверь распахнулась.

— Ничего, — произнёс Клэр устало. В скромном уличном костюме скучного тёмно-серого цвета, он выглядел более бледным и худым, чем обычно; уголки губ у него опустились, а между бровей залегла складка, заставляя выглядеть старше. — Никакого яблока не было. Я смотрел за ними почти всё время и заметил бы, если б Кен что-то съел. Да и доктор Хэмптон говорит, что на отравление не похоже… Это всего лишь сон. Очень глубокий сон.

В глубине комнаты стояла кровать; рядом с ней сидел на стуле доктор Хэмптон и как раз проверял у мальчика пульс. Окна были закрыты, нет, закупорены даже, и воздух казался спёртым, а свет — электрическая лампа — точно мерцал.

Кеннет Андервуд-Черри лежал на кровати, белый, как полотно; рыжеватые его волосы сейчас напоминали тёмную медь, тусклый металл, а губы были бескровными.

Вокруг него дрожала… пожалуй, темнота? Да. Темнота.

Наверное, это было дурно и грубо, но выслушивать Клэра я не стала — оттолкнула его с дороги и прошла в комнату.

Кажется, сказала: «Присматривайте за Юджинией».

Кажется, попросила: «Откройте окно, душно».

Не знаю; возможно, просто подумала.

…а потом я присела на постель Кеннета, взяла его за руку — и провалилась в сон, как в чёрную бездну.

Ни движения, ни смысла, ни мысли — только темнота.

Густая и вязкая, как смола; пачкающая, как чернила.

Меня словно бы не существует вовсе. Ни осознания себя, ни воспоминаний, ни желаний…

Я плыву, медленно растворяясь в темноте.

Пожалуй, это даже хорошо…

«Нет. Плохо».

Мысль возникает внезапно; она саднит, тревожит — и словно не принадлежит мне. Голос похож, но не мой; интонации тоже.

Из темноты начинает проступать силуэт, профиль. Его окружает сияние, но дробное, точно тусклый диск — солнечный ли, лунный ли — разбит на осколки.

— Как же больно чувствовать себя беспомощной! — звучит тот же голос, но яснее, ближе. Теперь уже не перепутать его с собственными мыслями. — Как больно опаздывать… Но ещё больнее уйти и не сказать слов, которые должны быть сказаны. Не дожить!

Говорит Эвани Тайлер — сейчас я понимаю это совершенно отчётливо, но вижу лишь тусклый абрис. Воспоминания расцветают внутри меня, как огненные цветы, как пожар — неудержимая и яростная стихия.

Эвани здесь; мне хочется поговорить с ней о многом, но получается только вымолвить: