Книга Человек, который не спал по ночам, страница 17 – Дэвид Хэндлер

— Мерили?

— Да, солнышко?

— Как Зак?

Она замялась с ответом.

— У Зака кое-какие сложности, остался дома. Об этом нам тоже надо будет с тобой поговорить.

Некоторое время мы оба молчали.

— Солнышко? — на этот раз молчание нарушила первой она.

— Да, Мерили?

— Ведь так, как раньше, уже не будет, а?

— Может быть, будет лучше.

— Спокойной ночи, солнышко.

— Сладких снов, Мерили.

Я повесил трубку. Лулу пристально следила за мной.

— Даже не думай, — отрезал я. — Не мечтай. Шансов нет. Никаких. Забудь.

Она заскулила. Я велел ей заткнуться. Затем я встал и пошел принимать ванну.

(Запись № 1 беседы с Тристамом Скарром. Записано в его апартаментах 19 ноября. Тристам Скарр гладко выбрит, одет в темно-синий спортивный костюм и баскетбольные кроссовки «Эйр джордан». Немного нервничает, но глаза более ясные, чем во время нашей первой встречи.)

Хог: Готовы?

Скарр: Поехали. На старт, внимание, марш!

Хог: Если позволите, давайте с самого начала.

Скарр: С самого начала. Ну ладно. Я появился на свет одним вечерком в… пятьдесят шестом году. Должен был сидеть в своей комнате и делать уроки. Но я занимался совсем другим. Видишь, какое дело, брательник Рори, который служил в Бремене, рассказал нам о станции «Радио Люксембург»^[30]. Они ставили рок-н-ролл, которого на Би-би-си тогда не было. Фантастический момент, корешок. Дверь комнаты закрыта. Кручу ручку настройки. Ищу. В динамике — одни помехи. А потом вдруг еле слышно… оно!

Хог: Оно?

Скарр: Heartbreak Hotel. Элвис. Меня в жар бросило. Вывернуло всего наизнанку. В этой песне был весь я. Вот в тот самый момент я и понял, кем хочу стать. Врубаешься?

Хог: Да, понимаю. У меня было схожее ощущение, когда мне впервые попал в руки журнал «Мэд»^[31]. Спасибо за откровенность. Это очень личный и эмоциональный момент. Однако, если не возражаете, давайте начнем с самого начала.

Скарр: С голоштанного детства? (Пауза.) Ладно. Я был единственным ребенком в семье. Родился 10 апреля 1944 года.

Хог: Где?

Скарр: Среди развалин. Официально они назывались Лондоном. Само собой, еще шла война. Мама работала санитаркой. Батя служил в авиации. На бомбардировщике. Ба-бах! Мартин и Мета. Тристамом меня назвали в честь деда. Познакомились они вроде бы на танцах. Оба были уже не первой молодости. И не особо счастливыми. Обоих уже нет в живых. Когда они ушли на пенсию, я им купил дом в Брайтоне. И это был их первый собственный дом. Батя был низкорослым мужичонкой. Помню, волосы у него торчали из ушей и носа. Работал коммивояжером, по крайней мере пытался. Продавал всякую кухонную утварь. Восемь замечательных приблуд в одной. Чудодейственные моющие средства. Батя привык, что у него круглый день перед носом захлопывают двери. Но никогда не жаловался. Продолжал мечтать. Всегда верил, что где-то совсем рядом его ждет здоровенный горшок, набитый золотом.

Хог: И он не ошибся, просто этим горшком оказался его сын.

Скарр: Это ты прямо в точку попал. Мама после войны стала сестрой-сиделкой. Сильная женщина строгих взглядов. Все у нее должно было быть идеально чистым, особенно ее маленький Тристам. Всегда в аккуратной школьной форме. Накрахмаленная белая рубашка. Черный пиджак. Серые шорты. Галстук. А я вечно пачкался. Так я проявлял свой протест. Это стало моим первым актом неповиновения… На работе она ухаживала за умирающими старушками, и постоянно рассказывала о них отцу. За столом. «Представляешь, Мартин, у нее опять кровь в стуле. Кровь в стуле…»