Книга Дурная кровь, страница 121 – Дженнифер Линн Барнс

Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я…

Она крепче сжала мою руку. Заслонив меня от взглядов Мастеров, она дернула меня к себе. Моя рука сжимает нож. Ее рука поверх моей. Я ощутила, как клинок вонзился ей в грудь. Она ахнула, кровь расплылась вокруг раны. Я хотела вытащить нож.

Но ради Лаурель не стала.

– Всегда и вечно, – прошептала я, держась за рукоять ножа. Держа свою мать. Она упала вперед, истекая кровью, и свет в ее глазах начал гаснуть.

Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я не отводила взгляд, не моргала – даже когда услышала, как с грохотом распахнулась дверь.

Даже когда услышала знакомый голос агента Бриггса:

– Стоять!

Мама не двигалась. Ее сердце не билось. Ее глаза – они не видели меня. Я вытащила нож из ее груди, и ее тело упало на землю. В зал вбегали агенты ФБР.

Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Тебя больше нет.

Какая-то часть меня осознавала, что вокруг стреляют. Какая-то часть меня осознавала, что кого-то арестовывают. Но стоя там с окровавленным ножом в руке, я не могла заставить себя поднять взгляд, я не могла смотреть.

Я могла смотреть только на тело.

Мамины рыжие волосы разметались вокруг нее – огненный ореол на фоне белого песка. Губы у нее были сухие, потрескавшиеся, глаза – невидящие.

– Брось нож! – Голос агента Стерлинг доносился будто издалека. – Отойди от девочки.

Я не сразу осознала, что она обращается не ко мне. Она не про мой нож. Я повернулась, заставляя себя поднять взгляд на трибуны.

На директора.

На Лаурель.

Он скорчился позади нее, держа нож у ее горла.

– Мы выйдем отсюда, – сказал он. – Или ей конец.

– Вы не убиваете детей. – Я не сразу осознала, что это я произнесла эти слова. Среди сотен жертв, которых мы идентифицировали как жертв Мастеров, не было ни одного ребенка. Когда Бо Донован провалил свое испытание, к его горлу не приставили нож.

Его оставили умирать в пустыне.

– Есть ритуалы, – сказала я. – Есть правила.

– И все же тебе ведь еще не восемнадцать, Кэсси? – Директор не отводил взгляда от своей дочери. – Я всегда считал, что суть правил в том, как мы их используем. Правда ведь, Вероника?

Агент Стерлинг посмотрела на своего отца, и на мгновение я увидела в ней девочку, которой она когда-то была. Ты им восхищалась. Ты уважала его. Ты вступила в ФБР ради него.

Она спустила курок.

Я услышала выстрел, но осознала, что означает этот звук, только когда увидела крошечное красное отверстие во лбу ее отца. Директор Стерлинг упал. Агенты бросились к Лаурель. Моя младшая сестра опустилась на колени и коснулась раны на лбу директора.

Она подняла взгляд и посмотрела мне в глаза.

– Кровь принадлежит Пифии, – сказала она, и это прозвучало пугающе, почти мелодично. – Кровь принадлежит Девяти.

Врачи «Скорой», которые осмотрели Лаурель, настояли на том, чтобы осмотреть и меня. Я хотела сказать им, что кровь не моя, но не смогла выговорить ни слова.

Агент Стерлинг присела рядом со мной.

– Ты сильная. Ты справилась. Все это – не твоя вина.

Профайлер внутри меня знал, что эти слова – не только для меня. Я убила свою мать. Она убила своего отца.

Как человек может пережить такое?

– Каким бы трогательным ни был этот момент, – прервал мои мысли чей-то голос, – некоторым из нас пришлось обманывать, шантажировать федеральных агентов и/или непосредственно угрожать им, чтобы пройти за полицейское ограждение, и мы не из тех, кто хорошо умеет ждать.