Книга Инстинкт убийцы, страница 101 – Дженнифер Линн Барнс

– Говорят, что подражание – высшая форма почитания. – Реддинг больше не смотрел в лицо Бриггсу. Он смотрел на папку. – Где ее нашли?

Бриггс не сразу ответил на вопрос, но в итоге удостоил Реддинга реакции, сказав столько, сколько было нужно, чтобы разжечь его аппетит:

– В Колониальном университете. На газоне перед президентским корпусом.

Реддинг фыркнул.

– Показушно. Неаккуратно.

Он по-прежнему смотрел на папку. Он хотел увидеть фото. Он хотел его изучить.

– Скажи мне то, что я хочу знать, – ровно произнес Бриггс, – и я скажу тебе то, что ты хочешь знать.

Бриггс рассчитывал на нарциссизм Реддинга. Он предполагал, что он захочет узнать все о подражателе. А вот чего Бриггс тогда не знал – а мы теперь знали: Реддинг не критиковал работу подражателя. Он не стремился увидеть отблеск своей дурной славы в теле этой девушки. Он был учителем, который оценивал выступление лучшего ученика.

– Вы не можете сказать мне ничего интересного. – Реддинг заставил себя отвести взгляд от папки. Он откинулся на металлическом стуле, насколько позволяли прикованные к столу руки. – Но вполне вероятно, что у меня есть кое-какая информация, которая может представлять интерес для вас.

– Докажи.

Бриггс бросил ему вызов – безуспешно.

– Я хочу поговорить с сыном, – безразличным тоном произнес убийца. – Вы уже пять лет не даете нам встретиться. С какой стати мне вам помогать?

– Ради простейшей человечности? – язвительно предложил Бриггс. – Если бы в тебе оставалось что-то человеческое, может, твой сын захотел бы увидеться с тобой.

– «Не верь дневному свету, – напевно ответил Реддинг, – не верь звезде ночей. Не верь, что правда где-то…»

Бриггс закончил цитату за него:

– «…Но верь любви моей»^[2]. Шекспир. – Он встал, собрал вещи, не оставляя возможности для продолжения разговора. – Ты не способен любить никого, кроме себя.

– А вы не способны ничего отпустить. – Реддинг снова улыбнулся – одновременно безмятежно и высокомерно. – Хотите, чтобы я заговорил? Я заговорю. Я расскажу, кто писал мне и кто был очень-очень плохим мальчиком, но говорить я стану только с Дином.

Экран погас. Реддинг и Бриггс исчезли. В следующую секунду их сменила пугающе похожая сцена, только на этот раз напротив отца сидел Дин, а Бриггс занял место рядом с ним.

– Дин! – с удовольствием произнес Реддинг. – Вы доставили мне подарок, агент Бриггс, – сказал он, не отводя взгляда от сына. – Однажды я вам за это отплачу.

Дин смотрел в точку где-то над плечом отца.

– Ты хотел, чтобы я пришел. Я пришел. Теперь говори.

Реддинг подчинился.

– Ты похож на мать, – сказал он, вглядываясь в лицо Дина с жадностью человека, нашедшего в пустыне источник воды. – Кроме глаз – глаза мои.

От того, как Реддинг произнес слово «мои», у меня сжался желудок.

– Я пришел сюда не для того, чтобы говорить о моей матери.

– Если бы она была здесь, то велела бы тебе постричься, сесть прямо, улыбаться почаще.

Волосы Дина упали ему на лицо. Он прищурился, так что глаза превратились в щелки.

– Не очень много поводов для улыбок.

– Только не говори, что уже утратил вкус к жизни, Дин. У того мальчика, которого я знал, был такой потенциал.

На подбородке Дина дернулся мускул. Они с Реддингом смотрели друг на друга. После того как минута прошла в молчании, Дин нахмурился и сказал: