Книга Ведро, тряпка и немного криминала, страница 39 – Мария Самтенко

Авторитетный источник — это наш Хучик. Ума не приложу, для чего он раскрыл тайну следствия — наверно, тут есть какой-то коварный план. В отместку я рассказала менту про записку и назвала место, где спрятан бесценный оригинал. У Хучика были такие глаза! Два блюдца, честное слово. Сама удивляюсь, как он до сих пор меня не прибил, особенно после того, как я красочно пересказала подслушанный в учительской разговор. По счастью, больных уборщиц менты не… а, может, и бьют. Но этот, конкретный… хм, да откуда мне знать? Во всяком случае, Фёдор Иванович не стал бросаться на вашу покорную слугу с кулаками и просто тихонько вздохнул: «ну где ж вы были после убийства?»

Меня, естественно, начала мучить совесть, и я торжественно поклялась впредь предъявлять все улики сразу после их обнаружения. Фёдоров Иванович сделал вид, что поверил. Кстати, кусачая совесть вылезает только тогда, когда собеседник негромко вздыхает; при громогласных воплях в мой адрес она сидит очень смирно. Наверно, боится.

Так вот, сейчас я направляюсь к Галькиному дому. Подруга живёт… жила неподалёку от школы, но совсем в другой стороне, так что идти нужно прилично. Мне доводилось бывать у неё дома (как, впрочем, и ей у меня) — впрочем, обычно мы встречались на нейтральной территории. У меня тогда был муж-алкоголик, а у Галины… тоже парочка факторов.

Добредаю до её дома, попутно размышляя о такой ерунде, которую даже пересказывать стыдно — ну чушь и бред! — захожу в подъезд (натуральный клон нашего, отличается только маркой разбросанных окурков) и поднимаюсь на четвёртый этаж. О, тут, кстати, чище — как говорится, редкий бомж долетит до середины Днепра…

Звоню в дверь, после чего некоторое время прислушиваюсь к тяжёлым шагам. Бух! Бух! Бух! Они становятся всё громче и громче, всё ближе и ближе (благо, акустика тут хорошая), и вот, наконец, дверь распахивается и на пороге появляется Она. Основная причина, из-за которой я не люблю ходить к Гальке — её незабвенная мамаша. В высоту она больше, чем я, в ширину, думаю, тоже… больше, чем я в высоту. Волосы вечно сожжены перекисью водорода, губы намазюканы фиолетовой помадой, голубые глаза подведены (чем бы вы думали?) голубым. При этом Галина мама традиционно одевается в грязно-серое, тёмно-бурое и коричневое, периодически разбавляя ансамбль фиолетовым и малиновым. В данном случае «грязно» — это метафора, потому, что Василиса Петровна (имя-то какое!) ужасная чистюля. Подозреваю, что убираться Галина начала даже раньше, чем читать и писать.

А потом подросла и стала уборщицей. Очевидно, чтобы навыки не пропали.

— Какого «цензура» припёрлась? — дружелюбно интересуется Галькина мама. Да-да, именно это у нас называется «дружелюбно». В её исполнении это ещё не худший вариант.

Раньше дражайшая Василиса считала, что на её Галечку плохо влияет присутствие подруги-уголовницы: якобы я толкаю её в пучину порока (да ну, у меня бы точно не вышло её куда-нибудь затолкать — хотя бы из-за несоответствия масс). Не думаю, что пожилая мамаша до сих пор так считает. Сейчас она, чего доброго, уверилась в том, что Галина погибла из-за меня. А я едва ли смогу её разубедить. Разубеждение агрессивно настроенных родственниц бегемота — как-то не мой конёк.

— Давай говори, зачем притащилась, — заметно, что ей не слишком-то нравится моё общество. И это взаимно.