Онлайн книга «Дохлый таксидермист»
|
— Феликс Эдмундович! Стабильное тяжелое! Выступал на Пленуме! Здравствуйте! Острый приступ стенокардии! Слег сразу! Здравствуйте! Зайду к вам позже! Вкололи камфару! Не вставал! Привезли, было плохо! Дали нитроглицерин, — закончил он уже у палаты. — Многие считают, что такое лечение экспериментально, но… Я пожал плечами: — Меня тоже удивляет пренебрежение к нитроглицерину, — я говорил совершенно искренне. В самом деле, многие знакомые врачи избегали назначать нитроглицерин при сердечных болезнях из-за не самых приятных побочных эффектов, и делали это абсолютно зря. — Иногда камфары недостаточно. В каком состоянии товарищ Дзержинский? — Уже лучше, — негромко сказал главврач. — Инфаркт исключили. Приступ купировали. Постарайтесь не утомлять его. Я погладил усы и сказал, что это от меня не зависит — в конце концов, Железный Феликс сам меня вызвал. Наплевав на рекомендации врачей, как и всегда. Когда я вошел, он лежал в постели — точнее, полусидел, опираясь на высокие подушки — и не сразу посмотрел на меня. Я разглядывал его секунд тридцать и успел обратить внимание и на измученное, нездорово-бледное лицо с посиневшим носогубным треугольником, и на взлохмаченную темную бородку, и на капельки пота, висящие на усах. По правде говоря, я знал Дзержинского чуть больше года, и в свои сорок восемь он выглядел так, как будто само предложение позаботиться о своем здоровье составляло для него страшное оскорбление. Но сейчас, конечно, он бил все рекорды. — Мое почтение, Феликс Эдмундович, — сказал я, протягивая руку. Дзержинский слабо пожал мои пальцы: — Быстро вы приехали. Думал, успею чуть отлежаться. Я жестом приказал ему замолчать: — Вы понимаете, что ваше поведение безрассудно? После приступа вам нельзя волноваться. И тем более нельзя оказывать давление на медицинский персонал, чтобы они привели меня в реанимацию. — Товарищ Ганс, вы… — он смерил меня горящим взглядом испанского инквизитора. — Я знаю, что вы совершенно себя не бережете, — я усмехнулся в усы. — И, судя по выражению лица, даже не собираетесь. Ну, рассказывайте, чего хотели. Как вас угораздило, а? Мы мрачно посмотрели друг на друга. То есть это я смотрел мрачно, а у Феликса Эдмундовича был его обычный взгляд Торквемады. Что поделать, мне нужно было как-то устраиваться в Москве полтора года назад, и передо мной тогда не выстраивалась очередь из министров, желающих оказать мне покровительство. Приходилось работать с тем, что есть. Дзержинский оказался неплохим вариантом. Мне даже почти не пришлось прикладывать усилия, чтобы войти к нему в доверие: опытным путем я установил, что лучше всего помогает ёрничать и поить его коньяком. Хотя тем, кто проводил на работе меньше двенадцати часов в сутки, можно было даже и не стараться. — Помните, я рассказывал вам, как умер? — внезапно спросил Дзержинский. — Помню, только молчите, — вздохнул я. — Вы же обожаете это рассказывать. Смерть от трудоголизма. У вас много лет была грудная жаба, которую вы ни черта не лечили, некогда было. И вот, вам понадобилось читать доклад на Президиуме ЦК, это было 20 июля 1926 года. У вас страшно заболело сердце, но вы все равно дочитали. Потом легли на кушетку и два часа тихо лежали, пока вам не стало лучше. На расспросы врачей вы бессовестно врали, чтобы не сорвать Президиум, и вам даже нитроглицерину не дали, только камфару и ландышевые капли. Как стало чуть лучше, вы встали и пошли на квартиру, чем окончательно добили вашу сердечную мышцу. В четыре часа вас не стало, и все были настолько потрясены этим, что не могли ждать до утра, и Абрикосов вскрывал вас в час ночи. |