Книга О Стуже и Перьях, страница 70 – Элиза Рейн

— Нет.

— Твоя магия льда. Расскажи о ней.

Я пытаюсь подавить стыд.

— Она проявилась, когда я впервые увидела медведицу. У меня сложности с тем, чтобы её контролировать.

Сигрун подходит с двумя чашками чая в руках и ставит одну из них на низкий столик в виде пенька около меня.

— Это я заметила, — она садится, плотно сложив крылья за спиной, и теперь, когда она так близко, я не могу не начать разглядывать перья. Она великолепна. Её присутствие, её энергия — все в ней просто ошеломляет. — Ты всегда отличалась от других, Мадди?

— Да. Всю мою жизнь.

— Фезерблейд был заинтересован в тебе, а вот я ошиблась. Думала, в тебе нет совершенно ничего особенного, — тихо говорит она, а зеленые глаза смотрят прямо в мои. В ее словах нет ни жестокости, ни вопроса. Это просто размышления, высказанные вслух. Позади нее что-то сверкает, сразу привлекая мой взгляд.

Под моим любопытным взглядом появляется сокол. Она лениво бьет крыльями, усаживаясь Сигрун на плечо, а глаза блестят, как отполированный янтарь. Перья глубокого цвета лесной зелени переливаются различными оттенками, изогнутый клюв кажется острым, как кинжал.

— Она прекрасна, — выдыхаю я.

Взгляд Сигрун становится острым.

— Он.

— Он, — киваю я.

— Эрик сказал, что ты сможешь его увидеть. Ты позволишь ему прочесть тебя?

— Прочесть меня? Что вы имеете в виду?

— Мой валь-тивар великолепен в чтении разума фейри, — медленно произносит она.

Я вспоминаю про Брунгильду при Дворе Льда, и страх стискивает меня. Мне не хочется, чтобы Сигрун узнала о магии памяти, и если Брунгильда не обнаружила этого, то лидер Валькирий точно сможет. Пока я не готова раскрыть этот секрет. Он принадлежит мне, и так было всегда. Я не могу просто рассказать об этом.

Увидев, что я медлю, Сигрун говорит:

— Если ты не хочешь раскрывать какую-то информацию, он тебя не заставит. Он сможет увидеть только то, что ты сама добровольно откроешь.

Я уверена, что это ложь. Думаю, её птица вытащит из меня что угодно, если я впущу его в свой разум.

Должно быть, сомнения отражаются у меня на лице, потому что Сигрун неожиданно для меня улыбается.

— Ну, ты хотя бы не глупая. Это хорошо. Конечно, он увидел бы все, что пожелает, если бы ты его впустила.

Я шумно выдыхаю.

— Расскажи о своих обмороках.

О них я чаще всего не хочу разговаривать, но хотя бы мы отошли от идеи птицы, копающейся в моей голове.

— Они случались всю мою жизнь, — говорю я.

— Ты просила Эрика исцелить тебя? — спрашивает она.

— Да, но он сказал что больное сознание вылечить гораздо, гораздо сложнее, чем больное тело.

— Ты могла бы позволить ему попытаться.

— Могла бы, — неохотно признаю я.

Она хмурится.

— И что, Иггдрасиля ради, тебя остановило? В полете, под водой, на любой возвышенности или в опасном моменте битвы, потеря сознания точно станет смертельным приговором.

Я тяжело вздыхаю.

— Обмороки в любом случае меня убьют, — говорю я.

Она нахмуривается еще сильнее.

— Что ты имеешь в виду?

— Мой недуг смертелен. Так мне сказали в детстве. Однажды я просто не очнусь. Остальные Стражи Одина уже об этом знают, — говорю я, удивленная, что ей об этом не известно, но она по-прежнему хмурится, глядя на меня. Птица машет крыльями, и я застываю, когда он подбирается ближе ко мне.

— Он не проникнет в твой разум, — пренебрежительно говорит Сигрун. Её глаза темнеют, их обычный яркий зеленый оттенок становится таким же, как цвет оперения на спине и хвосте птицы.