Онлайн книга «Позвольте представиться!»
|
Николай подумал, постоял и сказал: – Позвольте сесть. У меня ноги болят от колодки. – Садись, – сказал я и велел подать обвиняемому скамейку. – Просился я в работу, – начал Николай Данилов, – просился со всеми ребятами еще осенью; ну он нас в те поры не пустил. А мне беспременно надыть было сходить в Черниговскую губернию. – Деньги, что ли, остались за кем там? – Нет. – Что же? – Так; другое дело было. – Ну! – Ну не пустил. Заставил на заводе работать. Я поработал неделю, да и ушел. – Куда? – Да туда ж, куда сказывал. – В Черниговскую губернию? – Ну да. – Что ж у тебя за дело такое там было? – Водку дешевую пить, – подсказал становой. Николай ничего не отвечал. – Ну что ж дальше было? – А дальше зариштовали меня в Корилевце, да пригнали по пересылке в наш город и, пригнамши, сдали управителю. – Без наказания? – Нет, наказали, а опосля ему отдали. Он меня сичас опять на работу приставил, а я тут-то дней десять назад опять ушел, да зашел в свою деревню, в Жогово. Ну, там меня бурмистр сцапал, да опять к управителю назад. – Что ж он, как привезли тебя к нему? – Велел на угле сидеть. – Как на угле? – А так. Ребята, значит, работают, а я чтоб на угле, на срубе перед всем перед миром сложимши руки сидел. Просил топора, что давайте рубить буду. «Нет, говорит, так сиди». – Ну, ты и сидел? – Я опять ушел. – Зачем же? – Да я ему молился, говорил: позвольте, стану работать. Не позволил. «Сиди, говорит, всем напоказ. Это тебе наказание». – «Коли, говорю, хотите наказывать, так высеките, говорю, меня, чем буду сидеть всем на смех». Не уважил, не высек. Как зазвонили на обед, ребята пошли обедать, и я ушел, да за деревней меня нагнали. – Ну? – Ну, тут-то уж он меня и обидел больше. – Чем же? Мужик законфузился и отвечал: – Я этого не могу сказать. – Да, а нужно, – говорю, – сказать. – На нитку привязал. – Как на нитку? – Так, – покраснев до ушей, нараспев проговорил Николай Данилов. – Привел к заводу, велел лакею принести из барских хором золотое кресло; поставил это кресло против рабочих, на щепе посадил меня на него, а в спинку булавку застремил да меня к ней и привязал, как воробья, ниточкой. Все засмеялись, да и нельзя было не смеяться, глядя на рослого, здорового мужика, рассказывающего, как его сажали на нитку. – Ну, и долго ты сидел на нитке? Николай Данилов вздохнул и обтерся. У него даже пот проступил при воспоминании о нитке. – Так целый день вроде воробья и сидел. – А вечером пожар сделался? – Ночью, а не вечером. В третьи петухи, должно, загорелось. – А ты как о пожаре узнал? – Крик пошел по улице, я услыхал; вот и все. – А до тех пор, пока крик-то пошел, – спрашиваю его, – ты где был? – Дома, спал под сараем. Говорит это покойно, но в глаза не смотрит. – Ну, а управителя, – спрашиваю, – как выгнали? – Я этого ведь не знаю ничего. – Да ведь, чай, видел, как его перед заводом на кулаки-то подняли? Молчит. – Ведь тут уж все были? – Все. – И все, должно быть, били? – Должно, что так. – И ты поукладил? – Нет, я не бил. – Ну, а кто же бил? – Все били. – А ты никого не заприметил? – Никого. Взяли Николая Данилова в сторону и начали допрашивать ночных сторожей, десятников, Николаевых семейных, соседей и разных, разных людей. В три дня показаний сто сняли. Если б это каждое показание записать, то стопу бы целую исписал, да хорошо, что незачем было их записывать; все как один человек. Что первый сказал, то и другие. А первый объяснил, что причины пожара он не знает; что, может, это и заподлинно поджог, но что он сам в поджоге не участвовал и подозрения ни на кого не имеет, опричь как разве самого управителя, потому что он был человек язвительный, даже мужиков на нитку вроде воробьев стал привязывать. Управителя же никто не выгонял, а он сам по доброй воле выехал, так как неприятность ему была: кто-то его на пожаре побил. |