Книга Мю Цефея. Магия геометрии, страница 67 – Александра Давыдова, Дмитрий Костюкевич, Дмитрий Орёл, и др.

Золотая Пчелка вглядывалась в ряды рабов, стоя на цыпочках. Ее сандалии были совсем тонкие, и кожа на пятках наверняка покраснела.

— Папочка?

Пчелка нетерпеливо теребила мою руку, и я отвел взгляд от ее профиля. Почти как в зеркале, только линии тоньше, нежнее, чуть вздернут кончик носа — как у матери. Та тоже была красива, даже по меркам бессмертных. Не то что теперь.

Четвертый ряд. Пятый. Я нашел ее глазами: сухая, согбенная, с обвислыми щеками. Для Пчелки — еще мама, для меня — отвратительная рабыня, одна из тех, кого завтра утром уже не увидят красные глаза неба.

— Да, моя драгоценная, там твоя мать.

Еще один знак ночи лег на пергамент, когда коллектор поглотил новый ряд смертных. Почти мертвых.

— Жалко… — Вздох такой легкий, что не шелохнулось бы даже перо. — Я думала, ты сохранишь ее.

— Зачем? — спросил я, не отрывая взгляда от растущего списка. — У меня есть ты.

Да, она гораздо лучше. Не этой старухи, конечно же, а той недавней — недавней же? — девушки, которую не стыдно было взять в любовницы даже самому Кими.

— Да, папочка, — и она прижалась ко мне, трепетная. С тонкими косточками, торопливым смертным сердечком в груди, — есть. Пока еще есть.

«Недолго». Она вся звучала этим словом — недолго. И в унисон, точно кривым лезвием ритуального ножа, пронзило грудь. Я уже давно не боялся терять, а Золотая Пчелка заставила вспомнить, что это приносит боль. Почти подменившую гремевший внутри триумф — ритуал свершится уже скоро, и все изменится навсегда.

— А что с ней… с ними станет, папочка? — Пчелка вскинула руку в указующем жесте, будто я и так не понимал, о ком она говорит. Звякнули сердоликовые бусины на ее браслетах.

— Они станут силой, моя драгоценная.

Разве не прекрасно? Чистая сила, выменянная на тысячи никчемных смертей.

— И эта сила будет твоей?

— Моей — тоже. — Я не мог не улыбаться восхищению в ее глазах. Темно-зеленых, словно воды реки под тенью мангры.

Я зажал между ладонями ее тонкую теплую кисть.

— А что ты с ней будешь делать? Что захочешь?

«Что будет нужно» — вот так правильнее, и я, конечно, не произнес этого вслух. Любые «хочу» уже сотни лет перестали быть важными, после того как в небо поднялись крепости миротворцев с оружием, позволившим закончить все войны, не считая ничтожных стычек людей. Но на любую силу можно найти новую, пусть порой искать приходится долго. Линии уже легли. Могущество, с которым мы превзойдем других — не только трусливых миротворцев, которые боятся всего нового. Мы поднимемся выше неба, коснемся самих звезд! И все это могущество будет моим. Но… я по-прежнему не могу удержать в руках даже одну маленькую жизнь. Или…

Горячий неподвижный воздух колыхнулся едва уловимо, но я ощутил это движение. Услышал вкрадчивый шаг. Только одна женщина ходила так, со скользящим шорохом змеи — Иш-Чель. Кем она только не успела мне быть… Безответной возлюбленной, врагом, женой, преданной соратницей, любовницей, снова врагом и другом. Я узнал бы ее дыхание, не то что шаг. Поэтому Иш-Чель не удалось застать меня врасплох вопросом:

— Какой ты, оказывается, затейник, Кими.

Я обернулся, Иш-Чель стояла прямая, точно выпь, только перья, украшавшие ее длинный плащ, были не серенькими, а переливались радугой. Взгляд Иш-Чель, темный, острый — копье, летящее в ночи, — нацелился на Пчелку. Она не стала бы ненавидеть мою дочь от смертной: кто ненавидит муху? Но и не позволит мухе, точно равной, присутствовать на зрелище для богов.