Книга Мю Цефея. Магия геометрии, страница 91 – Александра Давыдова, Дмитрий Костюкевич, Дмитрий Орёл, и др.

Он оставил в этой забегаловке последние деньги. На самом деле хорошо, что Кристина не пришла. Ведь он даже не смог бы ее угостить. Не то чтобы Кристина нуждалась в угощении или была старомодной, нет, просто Верхушкин уважал классику. И для него это было важно. Хоть в чем-то оставаться прежним собой. В каких-то таких, на первый взгляд незначимых ритуалах. Он ведь из-за этих своих правил почти перестал пить, потому что «классический» алкоголь было сложно достать, а то, что легко доставалось таким, как он, он пить не хотел.

Он стоял на углу Пресни и Пресненского Вала. У него оплачено еще пять часов в городе и кредитный запас на такси. Этого хватит, чтобы добраться до своей норы и продолжить умирать там. Город постепенно просыпался, солнце уже лупило по крышам домов, по улице скользил электробус. На секунду Верхушкину показалось, что он вернулся на пять лет назад. Он пошел вниз по Пресненскому Валу, решил прогуляться до второго округа.

Верхушкин думал о том, что город совсем не изменился, только выглядит теперь почти как декорация. Словно что-то важное исчезло, что-то сакральное. Как будто город потерял свою душу.

Москва и правда стала более холодной. Не климатически, хотя погода тоже сильно изменилась, а по вибрациям. Пропал драйв, движуха, энергетика, если так можно сказать. Что-то гнетущее возвышалось над городом и, казалось, полностью подчинило себе весь его ритм.

Дом 36. Он попытался войти в арку, но пасс не сработал и списал двадцать минут. Верхушкин посмотрел в окно квартиры на втором этаже, но не смог разглядеть ничего. Оно отражало улицу. Он опустил взгляд и увидел свое лицо в зеркальной витрине магазина на первом этаже. Он постарел, и в естественном свете это было особенно заметно. Лицо стало серым, сухим, под глазами чернели синяки, а на переносице треугольником расположились глубокие морщины. Еще была глубокая, тяжелая морщина между губой и подбородком, длинная и неровная на лбу, сеточка мелких — вокруг глаз. Все лицо его было каким-то помятым, несвежим. И сам он показался себе ветхим, устаревшим, отжившим свое.

Кристина скорее всего еще спит. У нее, наверное, такая же гладкая кожа и аккуратная улыбка. Он вспомнил, как она куталась в одеяло и просила чай, когда болела. Сейчас она, наверное, так себя не ведет. Он видел на камерах — строгую, подтянутую, другую. Первое время он искал ее каждый день, смотрел, скучал, а потом… потом ее стало невозможно найти на камерах. Еще некоторое время он пересматривал старые записи, те, что успел сохранить у себя, а год или полтора спустя почти перестал. Только иногда возвращался к ним, когда совсем накатывало.

Высотка на Баррикадной была обнесена голографической стеной — настолько высокой, что та ее полностью закрывала. Машины, направляющиеся к высотке, исчезали под землей в паре десятков метров от нее и выезжали там же, когда покидали территорию.

Верхушкин переходил дорогу прямо перед съездом под землю, когда черная машина с острым капотом резко подрезала его. Окно опустилось — за ним была Кристина.

— Саша? — Она посмотрела на него, и в ее взгляде на мгновение появилось что-то теплое, но тут же исчезло.

— Кристина?

Она сидела одна в коротком черном платье с высоким воротом. Волосы были собраны на затылке.

«Совсем не постарела», — подумал он.