Книга Мю Цефея. Повод для подвига / Бремя предательства, страница 160 – Александра Давыдова, Виталий Винтер, Алекс Шварцман, и др.

— Э? — не понял Саныч.

— А вам, Александр Александрович, к моему сожалению, уже ничто не поможет.

Восхищенный Макс снял крупным планом ошарашенные лица Михи и Саныча и бросился бежать за дядей Колей.

— Это чё было, Мих? Че было-то?

Озябший не то от ночевки на сырой земле, не то от холодных слов, Миха только сплюнул зло. Вынул из кармана пачку сигарет — почти полную, еще курить и курить — отдал ее Санычу и потопал домой. К деткам.

Баба Катя считала себя хорошим человеком. Она никогда не сидела в тюрьме, не убивала и не воровала — назвать кражей прилипшие к рукам пакеты молока с ее родного молокозавода язык не поворачивался. Потому, как образец хорошего человека, полагала себя вправе следить за соседями. Вон Людка из первого дома: с виду приличная такая, училка, а дома палец о палец не ударит. Половики не выбиты, двор сорняками зарос, белье постиранное шестой день висит. Непорядок.

Поцокав неодобрительно, баба Катя уже собиралась навестить соседку, как увидела что-то гораздо интереснее.

По Колькиному двору — до забора у того руки еще не дошли, так что вся улица могла любоваться его общественной жизнью — бегали дети. Ну, дети как дети, в другой день баба Катя и не заметила б тех цыганчат. Но сегодня-то дети были раздетые! Бегали по чистеньким дорожкам, вот только на той неделе залитых цементом, сверкали розовыми пяточками и цветастыми трусиками.

Вот! Вот ее шанс оправдаться за историю с ангелами! После нее бабу Катю начали считать не обычной сплетницей, которая бесится от безделья, а слегка помешанной. В селе уже была одна сумасшедшая — Клавка-учетчица, прибитая кирпичом и с тех пор потерявшая остатки небольшого ума, — и становиться ее напарницей бабе Кате не хотелось.

В голове ее заиграла тревожная музыка из «Криминальной России» — сейчас-то таких передач уже не делают, боятся властей! — и баба Катя, пригнувшись, пошла к забору.

— Девочка! Девочка, как тебя зовут? — Она знала, конечно, что Колька объявил детей немыми, но верить на слово алкашу бывшему — ищите других дур.

Девчонка и ухом не повела: бегала за братом, шутливо щекотала его шейку.

— Девочка! А, чтоб тя черти съели. Как же Колька тебя зовет… Аня? Саня? Маня? Манечка!

Нахальная девица, гордо глядя черными глазищами на соседку, взяла брата за руку и подошла к забору.

— Манечка, а чего ж ты голенькая? — Баба Катя таким тоном говорила только с председателем колхоза и разнообразными инспекторами. Власть она не уважала, но побаивалась. — Холодно же, октябрь. Что ж вы такие раздетые… Не одевает, значится, вас дядька?.. А кормит хоть?

Девочка кивнула. Понимай, мол, бабка, как хочешь. Баба Катя же, не будь дура, сразу все и поняла: бедных детей не одевают, голодом морят — вон животы какие! рахит, как есть рахит! — а может и чего похуже делают. Свят-свят-свят.

— Манечка, девочка, хочешь пирожок?

Девчонка покачала головой.

— Ишь ты! — неприятно удивилась баба Катя. Пироги свои она считала эталоном пирогов и кому попало их не раздавала. — Не голодная, значится. Ну, беги в дом, беги.

Дети вприпрыжку побежали к новенькой двери — и где только он деньги нашел, — а соседка отправилась к Людке. Дела надо решать по порядку.

Соцработников в село приехало двое. Недовольная инспекторша рявкала на стажерку, неспособную ни отчет напечатать без ошибок, ни адрес точный найти. Вот из-за нее-то они и прибыли к дому Николая Егорченко не с самого утра, когда клиента можно брать тепленьким, а в часов десять.