Книга Мю Цефея. Игры и Имена, страница 63 – Александра Давыдова, Дмитрий Орлов, Александра Хохлова, и др.

— Ладно, Сеня, — сказал Поганкин, — но если решил играть, играй красиво.

— Как Дасаев?

— Угу. Наверное. Ты ж у нас по архиву, понесешь Ибриошвили чертеж.

— Чего, прям специально для него?

— Для всех. Общий план-схему космоплана «Бесконечность». Только я тебе другой дам, его принесешь.

— Ваш?

Поганкин кивнул.

— Хорошо, — сказал я, — только можно я тогда еще чего-нибудь Шпагину скажу?

— В смысле?

— Ну, чего-нибудь критичное… эдакое.

— Это еще зачем?

— Помимо того, что он сволочь?

— Да хоть как. Не надо, Сеня. Лучше — не надо.

***

Все заварилось с самого утра. Инженеры напялили белые халаты, как и полагается, простые работяги — комбезы, Шпагин — свой орден, а Тамара Петровна — золотые сережки.

«Зарю» охватила суета, которую можно увидеть, например, в школе перед Новым годом. Только вместо дождиков и бумажных снежинок выкатывались стотонные махины, разворачивалась аппаратура, звенели открепленные детали.

Я вышел за чертежом сразу после того, как Поганкин обратился к комиссии. Разумеется, все это сопровождалось убийственным взглядом Шпагина, который за последние десять минут примерил с десяток различных гримас негодования.

— Врагу не сдается наш гордый «Варяг», — пробормотал я себе под нос, когда понял, что начинаю дрожать от волнения.

Казалось, что я иду по Главному ангару уже вторую вечность. Стройлеса венозной сетью пронизывали стены, лязгали лифты на втором уровне, и слепяще-белый свет рушился мне на макушку.

Шпагин что-то грозно доказывал комиссии. В общем шуме я уловил лишь: «…поэтому считаю, что ответственен за это инженер Поганкин» и «Ну, я просто не вижу смысла тратить на это время, мы же все помним, что было в прошлый раз с самолетом».

Чуть дальше стоял Поганкин. Он улыбнулся мне, я попытался ответить тем же, но вдруг понял, что совершенно не умею блефовать.

— Спасибо.

Поганкин взял чертеж и пошел к Шпагину, но тот мигом запротестовал:

— Ну не смешите меня, пожалуйста. Глеб Муратович, мы правда будем смотреть какие-то догадки алкоголика Петра Поганкина? Он здесь больше не работает.

— Вы сейчас этим не распоряжаетесь. — У Ибриошвили в голосе был Берия, холодный и безразличный.

На лице не дрогнул ни один мускул, только громадная черно-коричневая родинка привлекала внимание. У нее была странная, кляксообразная форма. Я подумал, что так дошкольники рисуют бабайку.

— Это несерьезно. Петя, ты уже вообще не соображаешь, да? Мозги сжег?

Но Петя не реагировал, тогда Шпагин перевел взгляд на меня. Вот этот, тяжелый, как кашалот, и давящий, как БТР. Я подумал, что он хочет что-то сказать, и попробовал опередить. Не от большого ума, от страха скорее. Но поставить на место едким словцом не получалось, испуганные мысли терялись, кровь бухала в висках. Я покраснел.

Что-то про «Приму», что-то про «Приму»…

— Я хочу сказать… — начал Поганкин.

И тогда я выкрикнул:

— Борис Викторович, вам сейчас процент за «Приму» отдать или когда капээсэсовцы уйдут?

И провалился под землю, растворился в H₂O, стек в трещины.

На какую-то секунду бетонный взгляд Шпагина разбился об искреннее удивление. А потом скуластый инженер Тройко крикнул:

— Что за чушь?

И наш соцреализм заиграл всеми оттенками сюрреализма. Поднялся галдеж. Люди брали друг друга голосом, отказывались слушать. Поганкин рассказывал что-то над ухом у Ибриошвили, и тут же, в двух шагах, Шпагин пытался его перебить.