Книга Измена. Ты не защитил меня, страница 89 – Энди Дорн

— А теперь вторая ситуация: вы прогоняете его навсегда. Что тогда?

Представляю, как говорю Максиму, чтобы он уезжал и больше не возвращался. Как остаюсь одна в этом доме. Как проходят годы, а я все еще здесь, боясь доверять мужчинам, боясь жить…

— Пустота, — шепчу. — Огромная, черная пустота.

Владимир Сергеевич молчит, давая мне самой найти ответ. И я понимаю: он не скажет мне, что делать. Не подтолкнет в какую-то сторону. Решение действительно только за мной.

Ночью я лежу без сна до утра. В голове проносятся обрывки воспоминаний, страхи, надежды. К рассвету я понимаю: решение принято.

Может быть, это ошибка. Может быть, я снова пострадаю. Но жить в страхе и одиночестве — это не жизнь, а существование.

А наш малыш… Мне кажется, он бы хотел, чтобы мама была счастлива. Чтобы у него появились братики и сестрички.

Утром я долго стоят перед зеркалом. Расчесываю волосы, умываюсь холодной водой. Хочу выглядеть достойно для этого разговора.

Выхожу из дома в девять утра. Начало апреля, солнце уже пригревает, снег тает, образуя лужи. Весна идет, и это кажется символичным.

Подхожу к машине Максима. Он опять спит, обняв руль обеими руками. Лицо осунулось, под глазами темные круги. Щетина. Помятая рубашка.

Стучу костяшками пальцев по стеклу водительской двери. Тихо, но настойчиво.

Максим дергается, открывает глаза. Секунду смотрит на меня непонимающе, потом его лицо меняется.

Он опускает стекло.

— Ксюша… — хрипло произносит мое имя.

— Максим, — говорю я, стараясь, чтобы голос звучал твердо. — Я готова поговорить.

Он не верит своим глазам. Моргает, трет лицо руками, снова смотрит на меня.

— Поговорить? — переспрашивает он, как будто не понял.

— Да. Выходи из машины.

Максим торопливо открывает дверь, выбирается наружу. Движения неуклюжие — видно, что затекли мышцы после ночи в неудобной позе.

Мы стоим друг напротив друга возле машины. Я смотрю в его усталое, измученное лицо и вижу в нем что-то новое. Что-то, чего не было раньше.

— Я готова тебя выслушать, — говорю я. — По-настоящему выслушать. Без криков, без истерик. Расскажи мне все. С самого начала.

Максим кивает, и я вижу, как дрожат его руки.

— Спасибо, — шепчет он. — Спасибо, что даешь мне этот шанс.

— Но сначала пойдем к могилке нашего сына, — добавляю я. — Если говорить, то в его присутствии. Он имеет право знать правду о своем отце.

Лицо Максима бледнеет, но он кивает.

— Да. Конечно. Ты права.

И мы идем по узкой тропинке к кладбищу, где меня ждет самый важный разговор в жизни.

У небольшого деревянного креста мы останавливаемся. Максим смотрит на табличку с именем «Артем», и по его щекам текут слезы.

— Прости меня, сынок, — шепчет он. — Прости папу…

Потом он поворачивается ко мне и начинает говорить. И я слушаю — впервые за все эти месяцы по-настоящему слушаю.

— Ксюш, я расскажу тебе все, как есть. Без прикрас, без попыток себя оправдать. — Его голос дрожит, но он продолжает. — Когда мы поженились, я думал, что имею право на развлечения. Считал себя слишком важным, слишком свободным для семейных обязательств.

Он замолкает, собираясь с духом.

— Я был эгоистичным ублюдком. Думал, что могу иметь и семью, и любовницу. Что ты будешь дома, растить ребенка, а я буду продолжать развлекаться. — Голос его становится все более хриплым. — В ту ночь, когда ты звонила… Господи, Ксюш, как же мне стыдно. Я слышал звонки, но не отвечал. Был занят… был с ней.