Книга Предать нельзя Любить, страница 82 – Лина Коваль

— А что так? — глухо интересуюсь. — Испугался?

— В некоторой степени, да.

Из дверей реанимации вылетает медсестра. Окинув нас пустым взглядом, отправляется дальше по коридору.

— Извините… — кричу ей вслед.

— К вам выйдет врач, — сообщает на бегу.

Снова остаёмся вдвоём.

Скажи мне кто-нибудь полгода назад, что я буду бок о бок сидеть и спокойно беседовать с Луневичем — поржал бы в лицо и посоветовал не сочинять небылицы.

— Не забрал, — горько усмехается Виктор. — Побоялся, если рядом будет копия Катюши, то вообще с ума сойду от горя. Когда умирает любимый человек, не знаешь от чего внутри рванёт. Как по минному полю ходишь.

Качаю головой. Даже думать об этом не хочу.

— Жестоко, — откликаюсь, представляя пятилетнюю девочку с большими, испуганными серо-зелёными глазами и милыми косичками.

— Может, ты и прав. Поддерживал, как умел, конечно. Воспитке денег отсылал, чтобы присматривала. Лет через пять впервые задумался, что неправильно это. Частичка Кати там, а я здесь. Тошно стало.

Луневич неожиданно сильно вздрагивает и пытается поймать равновесие. Чертыхаюсь, резко выбрасывая ладонь, и ловлю его за предплечье, усаживая обратно.

— Какой она была? Катя ваша? — спрашиваю, чтобы занять мозг хоть чем-то, кроме страшных мыслей.

— Такой же, как Аришка. Красавицей была. Только чуть понаглее, более приспособленная к жизни, что ли.

Поворачиваюсь к Виктору и слежу за тем, как он улыбается. Наверное, я впервые в жизни не наблюдаю на лице своего давнего конкурента хищный оскал и превосходство, как обычно в зале суда.

— На Аринку всё же большой отпечаток детдом наложил, — продолжает. — За это себя виню. Девчонку запустили, сначала направили в спецкласс, разглядели отставание. Когда забрал… все репетиторы в ряд кричали, смышлёная она, только сильно не успевает по программе.

Потираю шею, чувствуя тупую боль в груди. Блядь, что за жизнь у тебя, Малыш?

— После школы уговаривал её поступать, — Луневич тяжело вздыхает и машет рукой. — Отказалась. Петь говорит, люблю. Петь буду.

В коридоре появляется мужик лет пятидесяти, представляется лечащим врачом. Долго выясняет, кем именно мы приходимся пациентке Плевако, и удостоверившись, что перед ним отчим, начинает монотонно сыпать диагнозами и формулировками, которые тут же аккумулируются в моём воспалённом воображении.

Двухсторонняя пневмония уточняется…

Давление пониженное. Сердечный ритм в норме…

Степень поражения лёгких будет известна завтра. Пока полежит под кислородом.

Состояние пациентки стабилизировали, но всё может измениться…

— Она пришла в себя? — перебиваю врача.

— Пока нет, это нормально. Организм слабый, мы начали вводить сильнодействующие препараты, антибиотики. Нужно время, чтобы восстановиться.

— Можно к ней?

— В реанимацию доступ запрещён, — бескомпромиссно сообщает. — Пару дней продержим точно, там будем смотреть по динамике. График посещения после перевода в палату можете взять у постовой медсестры.

— Спасибо.

— Отправляйтесь домой, завтра тридцать первое число, день сумасшедший будет. Приезжать не нужно. Вечером позвоните мне, я сообщу результаты лечения.

Доктор просит Луневича подписать необходимые разрешения, а потом возвращается в реанимацию.

— Я поеду, — говорю, активно растирая лицо целой рукой. — Переоденусь, через несколько часов вернусь.