Книга Скромная жертва, страница 78 – Николай Леонов, Алексей Макеев

– Речь об этом человеке? – Гуров увидел в списке курса Горынина и Сваловой, который открыл Юдин, знакомую фамилию.

Горынин взглянул на фотографию Иннокентия Золкина, взятую сыщиком в картотеке Штолина.

– Да. Наши прозвали его Сереньким Козликом вот за этот свитер. Он носил его всегда, как и Рита – платье.

– Этот портрет мог быть написан им? – Гуров показал фото спрятанной Штолиным по просьбе Сваловой картины.

Горынин внимательно рассмотрел ее, то увеличивая, то уменьшая:

– Это не совсем похоже на его работы. Он был одним из любимых учеников Вениамина Чувина. Тот придерживался более современных веяний. А тут чувствуется влияние Рокотова. Практически Александра Петровна Струйская кисти Федора Степановича Рокотова. Те же печальные глаза с зарождающимся от страданий цинизмом и неизбывная грация. Ну, поменяны некоторые детали, – он с трудом оторвал взгляд от картины. – Это, господа, взгляд влюбленного в раненую душу мужчины. Говорят, Рокотов был влюблен в Струйскую, когда писал ее портрет. Наблюдал ее горькую жизнь с мужем, эксцентричным графоманом-самодуром. Предвидел ужасную метаморфозу, которая вскоре произойдет с ней. Она со временем сама поверила, что является прекрасной Сапфирой, которой дозволено казнить и миловать.

– Вы знали, что Свалова устраивала в галерее благотворительное мероприятие в честь Струйской на день всех влюбленных?

Брови Горынина взлетели вверх.

– Маргарита? День святого Валентина? Струйская? Сплошной сюр! Рита не любила живопись этого периода. Все ее идеи по продвижению музея всегда были связаны с русским авангардом, насколько мне известно. Разве что… В каком-то смысле Рита сама была Струйской.

– Что вы имеете в виду?

– Природа щедро одарила ее качествами, сочетание которых могло привести куда угодно. Достаточно было создать условия. Я часто думал, что, свяжи она жизнь со мной, так и осталась бы существом тонким, готовым броситься на помощь к другим и лелеять чужую неприкаянность (а в искусстве ее, поверьте, много) до исступления. Писала бы оригинальные статьи об авангарде и преподавала, наверное. Чтобы как-то реализовать свое умение разбираться в людях. Но она выбрала безответно любить и сдаться утрате. Музей, где ты всех знаешь как облупленных и – с ее умом иначе нельзя – манипулируешь. Даже картины, которые она искала для продажи в сомнительных местах: клоповниках безумных антикваров, ломбардах для похмельных посетителей с трясущимися руками, коммунальных комнатах одиноких старух, – можно было добыть иначе. Но Маргарите в какой-то момент стало нравиться, что антагонистом для нее становится сама жизнь.

– Ваша консультация, которая ей понадобилась во время конференции, была связана с проблемами, возникшими с владельцами какой-то картины?

– Признаться, я подумал именно так. Но при встрече она показала чудо – неизвестного Филонова. Я предположил, что это портрет его кумира, поэта Велимира Хлебникова. В тысяча девятьсот тринадцатом году они вошли в одно художественное объединение. Тушевой рисунок Павла Николаевича, который сейчас хранится у коллег в Третьяковской галерее, стал иллюстрацией к стихотворению Хлебникова «Ночь в Галиции».

– Картина оказалась подлинником?

– Безусловно. Я был готов дать свое заключение тогда и готов выполнить обещание сейчас.