Книга Смерть под старой ивой, страница 136 – Алексей Макеев, Николай Леонов

Но, конечно, такого быть не могло.

Его коллеги доверяли программам различной степени сложности и высшей математике, высчитывали алгоритмы или просто шаманили, подбрасывали монетки. Он же мыслил, делал выводы, давал советы – да, получая за это деньги. Много с клиентов не брал – ровно на кофе, Интернет и коммунальные услуги, причем не потому, что считал своим долгом платить за все это, просто не любил быть должным – никому и ничем. Да и денег он не любил, старался лишний раз не притрагиваться к ним.

Смысл своего существования он видел в том, чтобы наблюдать, анализировать и делать выводы. Он был профессионалом своего дела, поэтому его не волновали бурные дискуссии о том, кого следующим вытеснит всемогущий искусственный интеллект, блокчейн, биг-дата и прочие страшные слова, под которыми понималось одно: костыль для интеллекта.

Все в этом мире – от камня до слона – предопределено и двигается не по своей воле, и лишь он, человек, не подчиняется этому закону. Он может поступить, сделать, решить так, как считает нужным. Остальные могут тоже – но если это будет нужно ему, то они поступят по-другому. Он точно знал, что лишь он, человек, в состоянии увидеть скрытую логику процесса, учесть и смоделировать случайность. Конечно, это знание пришло не сразу, он дорого заплатил за него.

Поэтому он и старается спать как можно меньше, чтобы лишний раз не вспоминать о собственных глупостях и неучтенных случайностях. Ведь все они, однажды сотворенные, настырно напоминают о себе, ноют, как застуженные зубы с дуплами.

… – Эй-Серый-спорим-на-десятку-не-угадаешь-в-какой-руке?

Серый поднял глаза от тетради. Какая неприятность. Только что в интернатском классе было тихо, спокойно и хорошо, пусть и холодновато по зимнему времени. Воспитанники, у которых была какая-то родня, разъехались на выходные, во всем заведении остались лишь трое сироток – он (четырнадцать лет), Аслан и Рустам (два раза по шестнадцать). И он надеялся, что эти двое уже нашли чем заняться и не будут вязаться к нему со своими детскими пакостями.

Сколько он себя помнил, они всегда оставались втроем, хотя он лично к дружбе с ними никогда не стремился. У них вообще было мало общего. Он был неместный, они – местные. Ему нравилось думать и учиться, им – думать и драться. Ему было глубоко плевать на любые различия между людьми, они постоянно прокидывали идею расового и национального превосходства, и попробуй не согласись. (Или задай вопрос: где их большая и дружная восточная семья и почему они в интернате.)

Они были уверены, что он «ходит под ними», опекали его, как младшего брата, и на этом сомнительном основании помыкали им, как хотели. Впрочем, ему это пошло только на пользу: к четырнадцати годам он экстерном освоил школьную программу, а заодно и научился видеть на несколько шагов вперед и молниеносно реагировать, избегать приема, который не только еще не проведен, а еще только задуман.

Выпалив словесной очередью, Аслан оскалился, весьма довольный собой. Он вообще очень себе нравился и все делал быстро, красивый, белозубый, ловкий в движениях, юркий, как вьюн. Соображал тоже быстро, но только в одном направлении – как бы что подтибрить, заработать, «приподняться». Его приятель, мускулистый, добродушный, уже бородатый Рустам, был, напротив, заикающимся и медлительным (за пределами борцовского ковра). Вот и сейчас он застыл, держа руки за спиной.