Книга Соленый ветер Ле Баркарес, страница 11 – Мила Дуглас

Я зашла, опустошенная. Бросила сумку. Прислонилась к стене. Гул моря. Неровное дыхание, но уже отпустило. Прошла в холл. И – замерла.

Дверь в его половину… была приоткрыта. Не нараспашку, но щель зияла – он, в спешке, не захлопнул ее.

Сердце забилось по-новому. Не от паники. От запретного любопытства, острого и живого. Я подкралась к щели, чувствуя себя вором, но и – исследователем. Заглянула.

Не логово чудовища. Пустота. Большая комната: гостиная. Минимализм, граничащий с аскетизмом. Голая бетонная стена с крючками – несколько рабочих рубашек. Простой стол. Один стул. Полупустая полка: технические справочники, пачка старых газет. Ни картин. Ни безделушек. Ни следов жизни. Только работа: ящик с инструментами, чертежи, запах металла и масла. И чистота. Стерильная, выскобленная чистота.

Но взгляд уперся в другую дверь. Внутри его половины. Массивная, деревянная, с тяжелым старым замком. Запертая. Она резала глаз своей неправильностью на фоне пустоты. Что там? Мастерская? Спальня? Или…?

– Всегда любила жуткие сказки, Анечка, – вспомнился мамин голос. Почему не Золушка?

– Клин клином, мамочка. Страшно – значит интересно.

Теперь этот «клин» висел передо мной.

– Но это не сказка, – пронеслось в голове.

Это реальность человека, о котором шепчутся за спиной. Я вглядывалась. У замка – глубокая царапина, будто от отчаянного рывка. От щели веяло не сыростью подвала, а странной, едва уловимой прохладой и запахом, не похожим на масло – старая пыль? Лекарства? И тишина за ней была не просто пустотой, а густой, натянутой, словно там что-то замерло и ждало.

Легкий шорох. Я обернулась. В дверном проеме стоял Манки. Не подходил. Не вилял хвостом. Стоял и смотрел. Умными, глубокими глазами. Видел мое любопытство, страх, немой монолог у двери. И словно… взвешивал. Запоминал, чтобы передать?

– Ну что, Манки? – прошептала я, голос хриплый после рыданий, но в нем пробивалась нотка дерзости.

– Доложишь? Что русская совала нос куда не надо?

Собака наклонила голову набок. Рыжий хвост едва дрогнул. Вопрос?

Я выпрямилась, глядя в эти слишком понимающие глаза. Унижение от причала, страх перед тайной – все это сжалось внутри в тугой, горячий комок решимости.

– Скажи ему, – голос окреп, – что запертые двери…

Я бросила последний взгляд на щель, на ту массивную створку в глубине.

–…они для меня как красная тряпка. Я пережила слишком много, чтобы бояться еще и этого. Пусть готовится.

Манки не отвел взгляда. Он тихо, глубоко вздохнул, словно что-то обдумал и принял решение. Не виляя хвостом, он развернулся и ушел, цокая когтями по плитке. Оставив меня наедине с шорохом моря, запахом его пустых комнат, со щелью в двери и тайной за запертой створкой.

Ощущение было странным: не страх, не опустошение. Азарт. Словно я, только что сломленная на причале, только что пережившая унижение спасения, перешла черту. Не к морю. К человеку. К его тайне. И Манки, этот немой рыжий страж, теперь был не просто соглядатаем. Он был свидетелем моего вызова. Битва с бездной обрела новое, острое, человеческое измерение.

Жизнь в двух половинах одного дома обрела странный, нервный ритм. Неприятие сменилось хрупким перемирием, где главным оружием стали молчание и… мой маниакальный контроль. Я превратилась в фанатика чистоты. Ни одной забытой кружки в раковине, как раньше. Ни волоска в сливе ванной. Мои баночки выстроились «солдатиками» в углу полки, его гель – в его стороне. Граница проходила по швам кухонной плитки, по невидимой линии в холодильнике (низ – мой, верх – его, несмотря на пустоту). Даже общение свелось к запискам. Коротким, деловым.