Книга Соленый ветер Ле Баркарес, страница 4 – Мила Дуглас

Сейчас я стояла на тропинке, метрах в пятидесяти от воды. Но чувствовала все то же. Холодный пот по спине. Сердце – бешеный ритм в груди. Дыхание – рваные, хриплые вздохи. Ноги – ватные столбы. Перед глазами – темные пятна. Темнота. Холод. Никто не видит. Стыд. Ужас. Чуть не умерла тогда… а теперь мамы нет…И все началось заново.

– Нет! – хриплый вопль вырвался наружу. Я развернулась, бросилась бежать обратно, не оглядываясь. Запыхавшаяся, дрожащая, ворвалась в гостиную, захлопнула дверь, прислонилась к ней спиной, как к щиту от вторжения. В ушах звенело.

Что всегда мне помогало забыться – работа. Надо было зарыться в пиксели. Я рухнула в кресло. Но экран, сиявший жизнью, теперь был чужим. Морские формы обрели зловещие очертания. Бездна. Та самая.

Я схватила черный карандаш. Почти исписанный. Нашла крафт-бумагу и начала рисовать. Не море Worakls. Я рисовала свое море. Черное. Беспросветное. Штормовое. Яростные мазки рождали хаос волн-поглотителей. Бездну, уходящую в ничто. В центре – крошечная фигурка, затягивающаяся черной воронкой. Я рисовала страх. Темноту, живущую во мне. Кошмар, вернувшийся с новой силой после потери мамы, моей главной защиты. Когда лист наполнился черной бурей, я отшвырнула карандаш. Он покатился, оставляя следы. Рисунок был криком. Ужасным. Безнадежным.

Отчаяние накатило, густое, липкое. Клип о море? Ирония. Я не смогу передать стихию, потому что для меня она – враг. Не смогу работать. Не смогу жить. Проиграла.

Слезы гнева и беспомощности жгли глаза. Я смахнула их тыльной стороной ладони, оставив черную полосу. Надо было двигаться. Иначе съест заживо.

И вспомнился запах. Теплый, сладкий, успокаивающий. Мамино миндальное печенье.

– Когда на душе скребут кошки, замеси тесто, Анечка. Руки заняты – голова отдыхает.

Я нашла в своих запасах яйца, сахар, соль, миндальную муку (купленную у улыбчивой мадам Фабр в крошечном épicerie на углу, там пахло оливками и свежим горячим хлебом). Месила тесто яростно, вкладывая в него фрустрацию, страх. Раскатывала, вырезала звездочки и полумесяцы (как мама), раскладывала на противне. Запах из духовки был бальзамом. Дом наполнился теплом и памятью.

Пока печенье золотилось, я заметила у границы участков, возле олеандров, свежий отпечаток – четкий след грубого подметка ботинка, гораздо крупнее моего. Сердце сжалось. Он был здесь. Совсем недавно. Призрак оставил след.

Печенье остыло. Я разложила его на тарелку. Не для себя. Идея родилась сама: угостить соседей. Узнать о месте. О людях. О нем.

Первая остановка – дом напротив. Пожилые Клеманы. Их патио под виноградной лозой благоухало лавандой и жасмином. Мадам Клеман, в цветастом платье, усадила за столик, налила мятно-лимонного сиропа с ледяной водой. Мсье Клеман, в соломенной шляпе, угощался печеньем с одобрительным мычанием. Говорили о жаре, моей работе, о делах в России и надолго ли я приехала, о том, как их маленький Баркарес иногда страдает от наплыва толп туристов. После того, как я рассказала о своей французской школе в Петербурге, решила пришло время откровений.

– А ваш дом… такой уютный.

Решила сделать глоток лимонада для смелости.

– Риелтор, мсье Рено говорил, вторая половина… занята хозяином? Этьеном Дюраном? Он редко бывает?

Мадам Клеман обменялась быстрым взглядом с мужем. Месье Клеман снял шляпу, вытер лоб.