Книга Соленый ветер Ле Баркарес, страница 5 – Мила Дуглас

– Ах, Этьен, да…, – вздохнул он.

– Местный. Родился здесь. Его отец держал верфь, знаете? Славную. Чинил дорогие яхты, строил. Этьен унаследовал. Золотые руки! Все мог починить, собрать… Нарасхват был.

– Был? – уловила я прошедшее время.

Старушка поправила солнцезащитные очки.

– Да… было дело. Но потом… трагедия. Несколько лет назад. На верфи. Пожар…

Она махнула рукой, не желая вдаваться.

– Верфь закрылась. Теперь он… мастер на все руки. Чинит лодки, моторы, заборы. Выезжает по заказу. Надежен. Но давно замкнутый…

– Какой? – сердце замерло.

– Другой, – тихо сказал мсье Клеман.

– Тихий. Замкнутый. Как устрица в раковине. Редко его видим. Почти призрак. В мастерской, в доме своем или в море. Не беспокойтесь, мадемуазель Анна, не потревожит.

Мадам Клеман кивнула, но в ее глазах читалось что-то еще – жалость или настороженность?

Призрак. Золотые руки. Трагедия. Сам не свой. Обрывки фраз крутились в голове, когда я шла обратно с пустой тарелкой. Человек, сломанный потерей. Как я. Его бездна была видимой – сгоревшая верфь, умершее дело. Или что-то еще? Клеманы не стали откровеничать до конца. Моя же боль – скрыта под синей гладью и в глубине души. Но чувство было одним: холодное, гнетущее одиночество после катастрофы. Странное чувство родства шевельнулось под грудой страха.

Я вернулась в дом. Занавеска на окне колыхнулась. Солнечный зайчик пробился сквозь щель, лег на мой черный, штормовой рисунок. На столе лежала одна недоеденная звездочка. Страх все еще сжимал горло при мысли о синеве за окном. Работа над клипом казалась горькой насмешкой.

Но было и что-то еще. Крошечное. Как луч солнца в пасмурный день. Любопытство. К этому месту. К людям. К его истории. К нему. К тому, как его «золотые руки» справлялись с его собственной бездной. И запах миндального печенья, смешивающийся с солью моря, напоминал, что связь – с мамой, с соседями, возможно, даже с этим невидимым Этьеном – это ниточка, за которую можно держаться.

Битва с бездной продолжалась. Но я сделала первый робкий шаг из своей крепости. Не к морю. К людям. И в этом был хрупкий росток надежды и осознания.

Я подошла к занавешенному окну. Рука сама потянулась к ткани. Завтра… Завтра я открою ее наполовину. Всего на половину. И краем глаза заметила – в окне соседского дома, за густой зеленью, мелькнуло движение. Тень? Или просто игра света? Сердце пропустило удар. Он видел, как я бежала от моря? Видел мой страх?

Я не отдернула штору. Не сегодня. Но завтра… Завтра попробую. И, может быть… просто оставлю у его комнат пару миндальных звездочек. На удачу. Ему. И себе.

Тишина дома, ставшая уже почти привычной за это время, взорвалась резким звуком. Не звонок, не стук – грубый рокот старого дизельного двигателя, заглохший прямо под окнами. Хлопок дверцы грузовика. Тяжелые шаги по гравию. Я замерла за планшетом, сердце сжалось, удар пришелся куда-то в район живота:

– Он?

Дверь на кухню распахнулась без предупреждения. Ни стука, ни зова. Просто вошел. И замер на пороге.

Мужчина заполнил проем. Высокий, широкоплечий, в потертых джинсах и темной футболке, из-под которой угадывалась сила, привыкшая к физическому труду. Француз как будто сошел с полотен Эндрю Уайета – лицо с отпечатком утраты и некого трагизма. Загорелый до черноты, с короткими темными волосами и бородой уже с проседью. Сильный волевой подбородок. И взгляд. Холодный. Оценивающий. Как сканер, прошедший от моих широко раскрытых глаз до босых ног и обратно, задерживаясь на графическом планшете и разбросанных вокруг набросках. В этом взгляде не было ни любопытства, ни приветствия. Только измерение. Оценка чужеродного объекта на своей территории.