Книга Наследники чужих судеб, страница 71 – Ольга Володарская

— Серафимой. Коротко — Фимой. А вас?

— Ольга я. И не выкай мне, хорошо? — Та кивнула коротко стриженной головой. — Ты в каком доме живешь?

— В девятом.

— Где он? — Оля стала озираться. — В детстве я дружила с девочками с этой улицы, может, ты родственница одной из них?

— Нет, я с Заводской. Это у старого мельзавода.

— А мусор к нам носишь?

— Он не мой, а деда Николая. Он один живет, вот я ему и помогаю.

— Какая ты сердобольная.

— Да, но вообще-то помогать одиноким старикам — моя работа. — Она прошла за Олей во двор и присела на лавку под рябиной. — Вот и вашей бабушке (твоей то есть) за квартиру платила, продукты носила, когда она выходить уже не могла. Я соцработник.

— Сколько же тебе лет, Фима?

— Двадцать два.

Неожиданно! Оля не дала бы Серафиме больше пятнадцати. Личико чистое, наивное, глаза огромные, широко распахнутые, бровки домиком, на щеках румянец. Темно-русые волосы пострижены, как будто самостоятельно машинкой. Грудь есть, но Фима так сутулится, что ее не заметно.

— Удивлена? — улыбнулась девушка. Зубы у нее оказались крепкими, но очень желтыми. Такие бывают у подростков, которые бойкотируют пасту и щетку. — Мне никто не дает мой возраст.

— А ты хочешь, чтоб давали? — спросила Оля, приготовившись дать несколько советов. И первый: сделать себе нормальную стрижку. С такой, как сейчас у Фимы, завшивевшие подростки ходили во времена ее детства.

— Ой нет. Быть женщиной тяжело. Я лучше останусь подростком.

— То есть о парнях ты не думаешь?

— Сейчас время одиноких людей, и я довольна тем, что существую именно в нем.

Рассуждает как взрослая. А когда бровки не вскидывает, выглядит уже не на пятнадцать, а на семнадцать. Выпускница средней школы, но совсем не испорченная. Такая даже поцелуя без любви не отдаст, а уж если согласится отдаться по-настоящему, то только в первую брачную ночь.

…Через десять минут они сидели перед окном, ведущим в подвал санэпидстанции. Стекло в нем было разбито, и Серафима смогла вытащить картонный ящик, стоящий на старом письменном столе. Мурка в нем сделала убежище для своих деток. Их было четверо.

— Вот твой! — сказала Фима и указала на бело-рыжего котенка.

— Не мой, — покачала головой Оля.

— Не понравился? — расстроилась та.

— Красивенький. Но вот этот мой, — и взяла в ладони дымчатого со звездочкой на лбу.

— Какой ушастый.

— Фрязинская порода. — Так говорила бабушка о своих дочках и внучке, а потом снимала платок, чтобы все видели и ее уши. Тоже оттопыренные.

Она прижала котенка к груди, тот сразу замолчал, хотя до этого громко пищал, недовольный тем, что его потревожили.

— Как назовешь? — вернув коробку на место, спросила Серафима. Она выглядела довольной и жалась к Оле, будто желая ее обнять.

— Это мальчик или девочка? Я не разбираюсь.

— Пацан вроде.

— Тогда Василием. И не страшно, если окажется девочкой, станет Василисой.

— Будь моя воля, я бы всех остальных забрала. Но у моей младшей сестры аллергия, и мы не держим домашних животных. — Она так и таскалась с ржавым ведром опекаемого старика, хотя могла бы оставить его в Олином дворе. — Она вообще у нас очень болезненная, от рождения слабая, и мама над ней трясется…

Она рассказывала о своей сестре, пока они не дошли до владений Фрязиных.

— Можно я зайду как-нибудь? — робко спросила девушка. — Проведаю Васю.