Книга Мой парень — французский шпион, страница 55 – Вера Арнгольд

Вот накануне отъезда я начитывала всякие размышления о французских мужчинах. И там было вот это: «Они знают толк в тайнах и верят, что загадочность в разумных пределах идет на пользу отношениям. Француз не оставит открытой дверь туалета, пока занимается там своими делами, не будет спешить со сменой статуса в соцсетях или исповедоваться партнерше во всем, что происходит в его жизни. Сохранение личного пространства очень важно и для мужчин, и для женщин, а партнер не обязательно означает «лучший друг».

Ну, вот так, значит. В общей постели даже не с любовником и лучшим другом, а с чтецом про утят.

Он так любит лаванду. Мне кажется, что она для него, француза, нечто большее, чем просто цветок, красивый, нежный, обворожительно пахнущий. Тут не нужно давить на патриотизм, мол, Франция и лаванда — это одно. Тогда бы у нас в каждом доме сидело по медведю, прикованному цепью к батарее отопления, а на столе паровал ведерный самовар. А что? Ну, еще букет ромашек. Кругом натыканы березки молодые («где бы мне березу заломати»), а на кровати со ста подушками и подзором сидит кустодиевская купчиха.

Нет, лаванда как символ тут ни при чем. Хотя это любовь. Вот что. Все французы помешаны на любви, в том числе к своей стране. Она у них трепетная.

Пять комнат разной величины в доме Эжена. И почти в каждой — букетик лаванды: в спальне, в столовой, в гостевой, в комнате с дилдо. Отдельно стояла большая глиняная чаша, в которой была целая масса сиренево-голубой лаванды, как каша, только цветы.

Он подвел меня утром к этой чаше, зачерпнул ладонями лаванду и дал мне ее понюхать. С этой-то поры я тоже подсела на лаванду. Везде, где бы мы ни гуляли, кустились эти цветочки, он подходил, срывал их и подносил к лицу, будто это был шарф любимой женщины. Я его даже начала ревновать к этой лаванде. Реально злилась! Я набила лавандой свой рюкзачок, где у меня бултыхалась в бутылке согревшаяся от жары вода, я ревниво рвала эти цветы и собирала букеты и даже хотела сплести себе венок из лаванды, но стебли были хрупкими и ломались.

— Эй, — говорила я ему! — Смотри, опять лаванда!

И он улыбался, глядя на меня. А я так любила, когда он улыбался. Он тогда становился похожим на того парня 20 лет, как на фото его молодости, которое он мне показал в альбоме. Я тотчас же влюбилась в этого офигенного красавца, с какими-то немыслимыми кудрями, стройными загорелыми длинными ногами, как у модели. Парень был в бирюзовых шортах, белом свитере и белых носках и кроссах, это была картинка из западного журнала мод. На лице модельного денди цвела смущенная лавандовая улыбка.

И теперь, когда я вспоминаю о нем, я достаю духи из Прованса, они так и называются «Лаванда». Наносишь капельку на запястье и нюхаешь. Но в России французский запах преображается, я не знаю почему. Он начинает пахнуть знаете чем? Ладаном. Церковным ладаном! Россией. И тогда я думаю, что любовь к своей стране всегда святая. Да, именно так.

— Ну вот, — сказал Эжен после того, как дал мне понюхать лаванду из миски и накормил завтраком, — я вижу, твое настроение лучше? Ты не грустишь больше по Тузику?

— Неа, — сказала я.

— Тогда собирайся, — ответил мне мой француз. — Мы уезжаем. На море. Средиземное море! Будем загорать и отдыхать.