Книга Дело о полуночном танце, страница 4 – Игорь Евдокимов

— А это важно? — спросил молодой князь.

— Боюсь, что да, — ответил Корсаков. — В таких случаях, важно повторение сложившихся ритуалов. Если явления неким образом связаны с вашим родом, то можно предположить, что если все Репины покинут особняк, то ничего сверхъестественного не произойдет.

— Не будет ли это опасным? — обеспокоенно спросила Агриппина Юрьевна.

— Гарантии я дать не могу. Но, судя по тому, что эти события неоднократно происходили в прошлом, думаю, при соблюдении правил, заведенных Клавдием Петровичем, вашему сыну ничего не будет угрожать.

— Я согласен, — решительно заявил Репин. — Если уж мне придется здесь жить, то хотелось бы перестроить дом на свой вкус, не опасаясь какого-нибудь фамильного проклятия.

— А чем займетесь вы? — спросила Агриппина Юрьевна.

— А я, как раз, нарушу правила, заведенные Клавдием Петровичем, — заставил себя улыбнуться Корсаков. — Хочу провести ночь в комнате, где он умер. С окнами на сад, не так ли?

* * *

Свой наблюдательный пункт Корсаков обустроил со всем тщанием. Натопленная печь изгнала из комнаты осеннюю стылость, отчего Владимира, наконец-то, перестал постоянно мучить озноб (хотя мурашки и дрожь все же возвращались временами, когда ткань одежды скользила по коже). К окну в сад сыщик подтащил кресло, собрав заодно пледы, в которые поочередно завернулся. Перед этим, Владимир обошел весь дом, запоминая расположение коридоров и комнат, попутно проверяя, надежно ли заперты двери. Покои Платона Константиновича он дополнительно снабдил защитными символами. Хотя Корсаков действительно считал, что раз ночной визитер не трогал молодого Репина все эти годы, то ничего не изменится и сегодня, но оставлять события на волю случая не входило в его привычки. Те коридоры, что вели к комнате Репина и его наблюдательному пункту, Владимир снабдил нехитрыми приспособлениями из натянутых ниток и колокольчиков. Корсаков не сомневался — если их таинственный гость не является бесплотным духом, то хотя бы одну из ловушек он обязательно заденет.

Сам же Владимир устроился в кресле, завернулся в пледы и принялся ждать. Занятие, знакомое с детства. Каждого Корсакова, что приобщался к семейному делу, учили выжидать. Наблюдать. Бесшумно сидеть в засаде. Часами, а иногда днями и ночами. В какой-то момент, это становилось привычкой, второй натурой, выкованной годами безжалостных тренировок. В обычных обстоятельствах, Владимир мог бы без особых неудобств провести без сна до двух суток, а то и дольше. Но его сегодняшнее бдение обычным не являлось. Корсаковы знали и применяли множество техник, не дающих провалиться в забытье. Но ни одной, помогающих бороться с простудой.

Владимир страдал. Кашель заставлял ходить ходуном бронхи. Нос тек так, что не спасали платки, и приходилось то и дело откидывать голову назад, чтобы унять бесконечный поток. В ушах шумело. Глаза слезились и будто бы потели. Все тело ломило, отчего Владимир постоянно ерзал, безуспешно пытаясь найти хоть сколь-нибудь удобное положение. Но хуже всего, что отгонять сон в таком состоянии было куда сложнее. Веки наливались тяжестью. Монетка, подарок жандармского полковника, все медленнее перекатывалась меж костяшками пальцев.

Именно поэтому он чуть было не упустил момент, когда свет газовых фонарей в саду внезапно затрепетал. Корсаков уловил взглядом это мимолетное движение — и смог встрепенуться. Он помотал головой, отгоняя дремоту, и приник к стеклу. Поначалу ему показалось, что ничего не происходит, а зрение обмануло его. В саду не виднелось ни души, лишь качались на ветру голые ветви деревьев. Корсаков вытянул из кармана часы с фамильным гербом на крышке и сверился с циферблатом. Полночь.