Книга Королевы бандитов, страница 140 – Парини Шрофф

– Готова, – отозвалась Гита, знавшая, что в дороге можно будет разговаривать, если она наклонится поближе к уху Салони и они обе будут орать. – Слушай, а такое разве бывало в нашей школе? Я что-то не припомню, чтобы детей далитов отправляли мыть туалеты. А вот Паял помню.

– Кого? – Салони повернула голову, чтобы ее слова не уносил ветер. – Далиты у нас в классе точно были, они всегда сидели в последнем ряду, и не за партами, а на своих джутовых сумках, прямо на полу.

– Хреново.

– Ну, не настолько. У нас в деревне все было как раз не так плохо, как в других местах, где далитов били, заставляли есть дерьмо и все такое. У нас они были сами по себе, и мы сами по себе.

Гите в глаза попал песок из-под колес, они заслезились, и пришлось зажмуриться. Но ветер быстро высушил влагу.

– По-твоему, это оправдание? – сказала она. – То, что у нас все было «не так плохо»?

– Слушай, я из брахманов, но выросла в таких условиях, которые сыну Кхуши и в кошмарах не снились. А мои безмозглые братья еще гордились своим происхождением. Мол, пусть мы сдохнем от голода, но сдохнем «брахманами, ничем себя не осквернившими»! При этом мы ели все, до чего могли дотянуться, в том числе мясо. «Ничем себя не осквернившими», мать моя женщина! Забудь о кастах, Гита. Единственная сила – это деньги. А их у Кхуши хоть отбавляй.

– Ее заставили топтаться у полицейского участка. Босую. Чем ей эта сила помогла?

Салони обиженно запыхтела, как будто Гита обвиняла лично ее в социальной несправедливости.

– А что мы можем сделать, Гита? Мы даже никак не добьемся от властей, чтобы в нашей деревне обновили данные переписи населения, а ты хочешь сломать двухтысячелетнюю традицию? Ясное дело, нельзя дискриминировать далитов. Это всем очевидно, но проще помалкивать. Понимать, принимать как данность и держать язык за зубами.

Салони припарковалась рядом с фотостудией, где делали снимки на паспорт, под выцветшим рекламным плакатом «Эртел»^[139]. Охранник в синей униформе махнул рукой, пытаясь ее прогнать, но она отправила его в воображаемое путешествие точно таким же жестом. Он скроил недовольную мину, но отстал и вернулся на свой пластиковый стул в тенечке. Салони размотала шарф, сняла перчатки и засунула их в ящик под сиденьем.

– Это как с домашним насилием, да? – спросила Гита в продолжение разговора. – Когда нас бьют мужья, мы тоже должны понимать, принимать и помалкивать? Это тоже «традиция»?

Они уже поднялись по раздолбанным ступенькам в салон красоты. Салони назвала свою фамилию администратору, сказала, что Гита просто посидит рядом, и потащила ее с собой за занавеску.

– Гита…

– Погоди, дай мне закончить. Я думаю над этим с тех пор, как закрутилась проклятая кутерьма. Если бы Рамеш ударил тебя, это было бы преступление. Но он бил меня, и это было частью семейной жизни. Даршан пытался меня изнасиловать, поэтому я имела право дать ему отпор – это мое оправдание. Но если бы он изнасиловал Прити, это тоже было бы частью семейной жизни. Кхуши – далит, поэтому она не может сидеть рядом с нами и есть за одним столом, ей разрешено заниматься только одним ремеслом, а ее сын получит университетский диплом, но тоже будет заниматься только одним ремеслом, написанным ему на роду, и…

Гита замолчала, потому что из-за занавески вошла девушка в курте и джинсах. Гита часто видела на молодежи джинсы в обтяжку, но у этой девушки они были явно не по размеру и болтались на тощих ляжках, мешковатые, из толстой ткани. В ушах у нее были белые «затычки», и два проводка от них спускались по груди в карман, где лежал мобильный телефон. Искаженные звуки модного рэпа пробивались из наушников в окружающий мир, Гита даже различила повторявшиеся слова: «Lungi dance, lungi dance, lungi dance»^[140]. Поздоровавшись, девушка без лишних разговоров взялась наносить на руку Салони воск с безразличием и ловкостью профессионального медицинского работника.