Книга Пиковый туз, страница 127 – Стасс Бабицкий

Князь оцепенел, не в силах двинуться с места.

А Мармеладов схватил девушку в охапку и потащил в сторону от железной дороги, натягивая подпиленный шнурок в надежде, что тот не выдержит и лопнет. Повезло. Поезд пронесся, взметая волосы и обжигая горячим паром. Сыщик разглядел щербатое колесо с двумя выбитыми спицами. Успел подумать: «именно оно через миг меня бы отутюжило», и упал в душистые травы, крепко прижимая к себе Анну.

Машинист успел заметить людей и, перемежая матюги с молитвой, дернул тормозной рычаг. Во чреве паровоза взвизгнули буксы, заскрипел кривошип. Колеса резко встали, выворачивая сцепные дышла, будто заламывая руки от горя. Но огромную махину потянуло дальше. Прежде чем окончательно остановиться, «двойной Ферли» издал тоскливый свист, извиняясь за то, что подмял под себя напуганного дворянчика.

Быстряков подбежал к сыщику.

– Ох, барин, дела! – возбужденно тараторил он. – Кошмарное зрелище, а вместе с тем завораживает.

От вагонов бежали ливрейный слуга и кочегар, из ельника вынырнул кучер.

– Вот где они, выходит, карету спрятали! Ежели мы их экипаж заберем, на время… А моих лошадок позади привяжем… Не верхом же нам в Москву ехать?!

Мармеладов смотрел не на карету, а в другую сторону. Из вагона вышел седой господин в древнем камзоле. Лакей помог ему спуститься по ступенькам, а дальше старик опирался на трость. Князь Апраксин тешил свое любопытство, не имея точного представления, кого раздавил поезд. Через минуту он упадет на колени и заголосит, по-бабьи всплескивая руками, над телом родного сына, единственного наследника паровозной империи.

– Надо убираться отсюда, пока эта компашка на нас не набросилась, – шепнул Ефим.

– Верно. Отнеси барышню, осторожнее, как хрустальную. А я догоню.

В карете Мармеладов, наконец, рассмотрел лицо Анны. Прежде и впрямь достойное кисти Брюллова, теперь же безнадежно-высохшее. В пепельных глазах еще можно было заметить или, скорее, предположить отблески недавнего огня, но губы сжались в тонкую щелочку и стали серыми. Девичья припухлость щек растаяла, как снежные сугробы, а от левого виска к подбородку тянулся уродливый шрам.

– Зачем вы спасли меня? – спросила она тихонько. Голос приятный, хотя и сильно хриплый. – Не дали умереть, вопреки моему желанию. Что плохого я вам сделала?

Сыщик понял, а вернее тонко почувствовал, что любой неправильный ответ или резкое слово отпугнут барышню. Поэтому промолчал.

Крапоткина тоже затихла, откинувшись на подушки. Она неотрывно следила за своим vis-à-vis, но тот не шевелился и почти не дышал, обратившись в истукана. Жалости от такого не дождешься.

– Послушайте… Отпустите меня. Дайте распорядиться жизнью по собственному усмотрению. Вам-то безразлично… А я заплачу тысячу рублей! Или, коль вам угодно, – юбка скользнула вверх, обнажая стройные ноги, – берите меня. Поверьте, я умею угождать мужчинам. Такое наслаждение подарю… Вы ни с кем доселе подобного не испытывали. Хотите?

Мармеладов скользнул взглядом по ее напряженному телу. Лицо Анны свела судорога – то ли от боли, то ли от брезгливости, но скорее, от горьких воспоминаний, в которых перемешались печаль, отвращение, стыд, а сверху давит осознание вопиющей несправедливости: почему, почему все случилось именно так?! Она через силу улыбнулась и повторила: