Книга Пиковый туз, страница 92 – Стасс Бабицкий

– Или эти его пленницы, – помещик ожил после первой чашки и сразу налил вторую. – Вам добавить молока? Сахару, может быть? Нет? А я, пожалуй, кусочек…

– Пленницы? – Мармеладов решил, что ослышался.

– Барон посулами и обманом заманивал в имение молодых девушек – деревенских, городских, без разницы, – а обращался с ними жесточайшим образом. В подвале держал, за решеткой. Уморил не меньше дюжины. Не верите? Я и сам отмахивался, мол, сплетни. Но возвращался зимой из Красного, у них там доктор – настоящий кудесник, зуб больной вырвал, а я и не почувствовал… Гляжу, курляндская карета в снегу застряла. Кучер со слугой откапывают передние колеса, причитают: сломалась ось, отъездили. Сунулся я внутрь экипажа – объяснить по-соседски, в наших чащобах сподручней запрягать возок или сани. А там этот бурдюк, развалился на мягких подушках, и у ног его – вы подумайте! – барышня. Красивая. Видели всадницу на картине Брюллова? Одно лицо. Бледная, еле дышит. Платье роскошное, прическа заверчена высокая, но лежит на полу. Как собака. Ошейник кожаный поперек горла. Цепочка на кулак барона намотана… Заметил меня, вопит: «Чего надо?! Куда лезешь? Пшел прочь!» Ох и чесались руки выбить его гнилые зубы! Заявил в полицию: нездоровые безобразия, дескать, творятся. Но… Фон Даних был гласным в земском собрании, предводитель уездного дворянства ему покровительствовал. Сами понимаете, никакого расследования не проводилось. Меня же перестали звать на заседания и ассамблеи. Я-то и раньше не ходил, чтоб на глупости не отвлекаться. Прежде, хоть и называли за спиной «бирюком», а приглашения присылали. С тех пор – шиш с отрубями.

Мармеладов задумался.

Получается, не только по доброй воле являлись на проклятые маскарады. Иных принуждали. Отсюда и новый мотив: рабыня, страдающая в заточении, могла убить барона, чтобы вырваться и сбежать. Но зачем, при таком раскладе, резать остальных? Непонятно.

– Вы наблюдали пленницу в карете недолго, но вспомните… У нее светлые волосы?

– Светлые. Откуда вы узнали? Кудри такого редкого оттенка, с золотистым отливом. А кожа бледная, матовая… Статуя мраморная.

– Она! – сыщик вскочил и зашагал по беседке, не в силах сдерживать нервное возбуждение. – Это она! Та самая, которую я ищу.

– Верно ли? Узница барона сгорела во время пожара.

– Нет, позавчера я встретил ее в Москве.

– Значит, выбралась красна девица из темницы. Спаслась! Набрехала мне, выходит, Ермолаевна. Выжила из ума, на старости лет. Ах, вы не в курсе… После того происшествия, – Городницкий бросил взгляд в сторону чернеющих руин, – приютил я кухарку из Чертаново. Обгорела сильно, понятно было, что долго не протянет, ну да в поле не бросишь. Не по-божески… Неделю мычала в забытьи, а воскресным вечером, сижу подле нее, читаю вслух Псалтирь для успокоения души. Очнулась, вылупилась на меня, не узнавая, и закричала: «Огонь! Огонь! Погибель!!! Башня загорелась, а девка в подвале сидит, несчастная. И никто про то не ведает!» Дальше речь стала бессвязной, но обрывки разобрать удалось. Кухарка тайком носила в темницу еду, кормила сиротку, жалела. Порывалась устроить ей побег, но убоялась гнева своего хозяина, который за такой проступок кожу мог живьем содрать. Причем с обеих. Ермолаевна повторяла: «Бедная, бедная Анна!» С тем и отошла, ничего сверх того не добавила.