Онлайн книга «Гремучий студень»
|
— Ну, зачем ты, — смутился Митя. — Писатели, друг мой, народ капризный и переборчивый, с кем угодно общаться не будут. Им подавай человека с разбитым сердцем, с разодранной в клочья судьбой, а лучше — судьбинушкой. — Не нужно стесняться темных пятен в биографии. И первый человек греха не миновал, и последний не избудет, — философски заметил Островский. — Я вот, в бытность оную, целый год состоял под надзором полиции по личному распоряжению императора Николая Павловича. Стану ли я скрывать сей факт? Никогда! Для писателя это лучшая похвала! Известно же, кто правду пишет, тот и гоним. А кто оды да хвальбы — при дворе, на золоте… — О, старая шарманка: «они» и «мы», — поморщился Мармеладов. — Давайте-ка все это обсудим по дороге в театр, иначе опоздаем. А директор нас не дождется… — Пусть рискнет, — Островский сдвинул брови в притворном гневе. — Я в таком случае следующую пиесу в Александринку отдам. Или две. Директор Малого театра г-н Тигаев, едва заслышав голоса в приемной, распахнул дверь кабинета и встретил визитеров радушно, хотя и с некоторым преувеличением. Он вообще, как успел заметить Мармеладов, был склонен доводить все до крайности. Сначала взахлеб хохотал, восторгаясь забавным эпизодом из новой пьесы Островского, но тут же, без малейшего перехода, разрыдался — ведь на премьере спектакля публика не увидит актера Столетова. — Огромная! Глубочайшая потеря! Невероятная! Для всего русского театра! Как он играл, легко, свободно, словно ветром был… Трагедия! Катастрофа, — заламывал руки Тигаев. А потом, также без единой паузы принял деловой тон. — Конечно, катастрофа. Мы репетируем как каторжане, с утра до вечера. Шутка ли, сам император приедет на премьеру к Рождеству. А как без Михаила Ардалионовича? Он у нас одну из ключевых ролей дает… Давал… — Позвольте шторы открыть? — перебил его Мармеладов. — У вас тут душновато. Директор бросил тревожный взгляд на занавешенное окно. — Позвольте вам этого не позволить. Я недавно перенес изнурительную лихорадку. Доктора велели глаза от яркого света беречь. Потому и свечи жгу средь бела дня. Сыщик вгляделся в его бледное лицо, отметил нездоровую синеву на щеках, припухшие веки и общую болезненность. Однако никакого сострадания не почувствовал. Враждебность Мармеладова на первый взгляд объяснялась обидой, все-таки директор театра долго отказывал им в приеме, а теперь, глядите-ка, рассыпается в любезностях. — Уж простите за неудобство. Тигаев свои извинения обращал к писателю Островскому, подчеркивая, что это единственный человек из присутствующих, чьим мнением он дорожит. — Что ж, потерпим, — проворчал тот. — А какую пиесу репетируете для императора? — Так ваш шедевр! Для императора мы всегда готовим лишь самое достойное. Островскому понравился такой ответ, он пригладил бороду и откинулся на спинку кресла. Но тут же нахмурился. — У меня, так-то, много шедевров… — Безусловно! Каждая ваша пьеса — на вес золота, а по тонкости сюжетов и диалогов вы можете соперничать только с самим… — директор вовремя заметил яму, в которую чуть не рухнул, и тут же исправился. — Только с самим собой! — Да на что мне ваша патока? — вскипел Островский. — Голову не морочьте. Скажите уже, какую пиесу репетируете? — Так какую вы прислали, такую и репетируем. «Волки и овцы». |