Книга Невинная помощница для альфы, страница 101 – Алиса Линд

— Я не вызову тебя на дуэль, Бартоломей, только из уважения к тому волку, который заменил мне отца, — произношу тихо и медленно. — Шона останется со мной, что бы ни случилось. Если для этого потребуется объявить войну всему миру, я это сделаю. Встанешь у меня на пути, я убью и тебя.

Договаривая последнюю фразу, я ощущаю дикий прилив уверенности в себе. Чтобы защитить Шону, я готов сразиться даже с Бартоломеем. Я готов перевернуть Вселенную вверх дном! И, кажется, альфа Белых волков ощущает это. По лицу вижу, что сдувается. На мгновение допускаю мысль, что Бартоломей засиделся на своем месте и я запросто его подвину, но отбрасываю ее. Не время меряться силами и устраивать борьбу за место альфы США. Сейчас надо отстоять родину.

— Отойди в сторону и не указывай мне, что делать, Бартоломей, — пора закончить этот разговор. — До передачи можешь наслаждаться гостеприимством и обществом Лючии. Вы явно нашли общий язык!

Шона

С тех пор, как на двери моей спальни щелкнул замок, прошло пара часов. Я лежу на кровати, пытаясь перестать плакать. Слезы льются неостановимым потоком. Похоже, Трэй решил таки передать меня мексиканцам, как того хотел Бартоломей. Иначе не стал бы запирать. Конечно, чего еще ждать от Белого волка? Хотя… какая разница, какой он породы? Речь о беспринципном типе, который ни перед чем не остановится для достижения цели. Грозовые предложили мир в обмен на меня, и Трэй запросто согласился. В вопросе: что важнее — жизни десятков белых волков или одна моя, черной волчицы? — ответ очевиден.

Уже от мысли о том, что я окажусь в лапах крупного волка с сигарой, которого Грозовые называют Сеньором Лауренсио, к горлу подкатывает тошнота. Мутит от отвращения. Это слишком страшно представлять, слишком больно осознавать вероломство Трэя. Мы же целовались. Я чувствовала его симпатию. Я ощущала влечение… И это все — пустой звук? Ему плевать на мои чувства? Конечно, плевать, ведь он о них не знает…

Но у меня не было возможности сказать ему, что я испытываю к нему и рядом с ним. За эти дни он стал мне настолько дорог, что без него трудно дышать. Если бы я призналась ему в любви, он бы наверняка расценил это как попытку подлизаться, приластиться. Скорее всего, растоптал бы этот порыв. На что ему я, черная омега, когда у него есть Лючия? Да, мы целовались и он меня хочет, но что это меняет? Наверное, сожалеет, что не успел трахнуть. Придется расстаться с игрушкой, так и не успев ее распечатать. Фу! Думать о Трэе становится противно! Предатель!

Когда на улице совсем темнеет и загораются фонари, замок двери снова скрежещет, и в спальню заходит Том с подносом, на котором стоят две тарелки с какой-то едой и пара бутылок воды. Усаживаюсь в кровати и провожаю его замыленным от слез взглядом. Он выглядит хмурым, молча ставит поднос на письменный стол и молча направляется к выходу. Даже не смотрит на меня.

То ли от голода, то ли от обиды желудок скручивает от боли.

— Я что теперь, как прокаженная?! — всхлипываю ему в спину. — Даже парой слов не перекинешься?

Ответ мне не так важен, как мысли. Заглядываю ему в голову, пока он не ушел — Том уверен, что меня в скором времени передадут мексиканцам. Нет надежды. Нет спасения. Трэй меня продал.

Дверь за спиной Тома захлопывается, шуршит замок. Откидываюсь на кровать. Рыдания рвутся наружу. Переворачиваюсь на живот и кричу в подушку. Как же больно! Тоска колет в солнечном сплетении. Обида застилает глаза. Нет сил сдерживаться. Нет сил терпеть.