Книга Танцоры в трауре, страница 106 – Марджери Аллингем

Сутане взял одну из пыльных книг и открыл ее. С того места, где он стоял, Кэмпион мог видеть, что это были стихи. Танцор взглянул на форзац, и его лицо изменилось. Он внезапно глубоко и тихо разозлился, и кость под углом его челюсти побелела сквозь кожу. Он передал том Кэмпиону, который прочитал надпись.

По дружбе. Б. 1934.

Слова были написаны зелеными чернилами, и почерк казался неприятно знакомым.

“Где этот пригласительный билет?” Тон Сутане был зловеще небрежным.

“Благословен он”, - сказал Кэмпион.

Сутане сунул книгу под мышку. Выйдя за дверь, он взглянул на другого мужчину.

“Я увижу Благословенного завтра. Мы пойдем, не так ли?”

Он никак не прокомментировал это открытие, что было любопытно, поскольку можно было бы сказать так много. Кэмпион был удивлен, пока не увидел его глубокие усталые глаза в свете настенного светильника. Затем он увидел, что его охватывает гнев, и он сдерживает его с огромным трудом.

Они расстались у выхода на сцену. Сутане улыбнулась и пожала руку.

“Если Blest потерпит неудачу, я все равно буду полагаться на тебя, мой дорогой друг”, - сказал он.

Когда мистер Кэмпион шел прочь по темному переулку к аллее, ярко освещенной и усыпанной летними звездами, он с ужасом обнаружил, что ему все равно, были ли подозрения Сутане относительно надписи и пригласительного билета обоснованными.

До сих пор он был лишь наблюдателем во многих драмах, которые он расследовал, и это обстоятельство дало ему необоснованное чувство превосходства. Сегодня вечером он чувствовал холод и разочарование; больше не шокированный, а откровенно отчаявшийся обнаружить себя одновременно таким человечным и таким несчастным.

Где-то в Лондоне прошел слух о чаепитии в то, что впоследствии оказалось ближайшим воскресеньем в году.

Он пробегал сквозь ленивую толпу в парке, мчался по широким пыльным улицам, нырял под землю вместе с поездами метро, развозился по пригородам на тысяче пухлых красных автобусов, разрастаясь и меняясь по ходу движения, просачивался в клубы, дома и чайные, взбирался по миллиону лестниц в квартиры и на крыши и помахивал своими цветными языками в каждом праздном ухе.

В какой-то момент это не было определенной историей; скорее, серия необоснованных заявлений, варьирующихся от откровенно возбуждающих до просто печальных. Эффект был слегка тревожным, вызвав в сознании публики смутное ощущение возбуждения, лишь слегка приправленное тревогой, как будто это был необъяснимый ночной толчок или просто непонятные крики мальчишек-газетчиков на отдаленных улицах.

Это донеслось с одного из крупных железнодорожных вокзалов, где поезда, как считалось, задерживались на срок от одного до двадцати часов. Поскольку было воскресенье, обычные каналы новостей были отключены, но автобусные кондукторы, на которых обычно можно положиться в том, что они знают большинство вещей, рассказали дикую историю о неопознанном вражеском самолете, превратившем гарнизонный город Колчестер в тлеющие руины.

В угловом доме на Ковентри-стрит у официанток была теория, что это были вовсе не вражеские самолеты, а два бомбардировщика ВВС, которые потерпели крушение в населенном пункте, выполняя секретную практику на Южном побережье, а предприимчивый продавец газет на Оксфорд-Серкус написал мелом “Взрыв в шахте: много погибших” на пустой доске и фактически продал некоторое количество оставшихся утренних газет, прежде чем его мошенничество было обнаружено.