Книга Патологоанатом. Истории из морга, страница 67 – Карла Валентайн

В двенадцатом веке популярность средневековой куртуазной любви привела к перемене мнения, связавшего с тех пор анатомическое сердце, его форму, которую мы и теперь видим на «валентинках» (в геометрии эта фигура называется «кардоидой») с идеей романтической любви. Сердце стало использоваться как символ любви на флагах и щитах; потом, несмотря на все попытки церкви монополизировать символ для обозначения непорочного сердца Марии и священного сердца Христа, сердечками с 1480 года стали обозначать одну из мастей в колоде игральных карт.^[3]

Мне приходилось держать в руках по крайней мере одно человеческое сердце в день, и тот день не стал исключением. Отмытый под струей воды от кровяных сгустков, с журчанием исчезнувших в горловине раковины, готовый к патологоанатомическому исследованию, этот орган все равно вызывал у меня трепет, несмотря на привычность процедуры. Каждый раз, когда я брала в руку сердце, я вспоминала, что оно похоже на кардоиду с валентинки. Что оно, несмотря на то, что свободно умещается у меня на ладони, способно своей электрической энергией поддерживать кровообращение у человека, вдвое большего, чем я. Что в некоторых ситуациях оно способно остановиться, а потом снова начать сокращаться. Эти мысли заставляли меня ощутить собственное сердцебиение, словно мое сердце спешило подтвердить свою выносливость и силу. В мультипликационном фильме восьмидесятых «Властелины вселенной» Хи-Мен, поднимая свой меч, восклицал: «Силой серого черепа!», и свет, исходивший от меча, преображал его. Мне всегда хотелось сделать то же с сердцем – поднять его над головой и закричать: «Силой сердца!»

Конечно же, я никогда этого не делала.

Я не единственная, кто понимает величие сердца. Теперь, работая в музее, я учу людей консервировать органы в стеклянных сосудах, используя известные мне методы. Я всегда предоставляю выбор – почки или сердце, и ученики всегда выбирают сердце. Они подсознательно сразу тычут в него обтянутыми латексом пальцами и рассуждают (обычно студенты работают парами), а потом обмениваются готовыми препаратами: «Прими мое сердце, дорогая», и так далее.

Сердце – очень хрупкая, но и одновременно очень мощная вещь. С одной стороны, оно очень выносливое, потому что, как говорил Гален, «ни один орган не выполняет такой долгой и тяжкой работы». Но, с другой стороны, сердце – очень хрупкий орган, который можно растоптать, как нежный цветок.

Должно быть, я задумалась слишком надолго, потому что Крис крикнул мне: «Пошевеливайся, девочка, нам надо спешить. Посмотрим, кто управится первым. Проигравший кормит всех обедом!»

Так как в прозекторской было шесть столов – намного больше, чем в ливерпульском муниципальном морге – мы работали с пятью или шестью взрослыми покойниками в день, и я не могла здесь уклониться от вскрытия тучных больных; в «Метрополитен» никто не делал скидок на мой малый рост. Каждую неделю один из техников освобождался от вскрытий, чтобы заниматься бумажной работой или вскрытием новорожденных, а остальные два или три техника занимались взрослыми. Так как нас было мало, то все умели делать всё, и вскрытия заканчивались к десяти часам утра. К такому распорядку я не привыкла. В муниципальном морге я привыкла к двум вскрытиям в день и написанию протоколов после вскрытий, что мы обычно заканчивали к часу дня. Я привыкла к тому, что представители похоронных бюро либо привозили трупы после обеда, либо забирали тела для похорон. В Ливерпуле я была практиканткой, поэтому в мои обязанности входило открывать двери на звонок и заниматься канцелярской работой. Я открывала двери так часто, что у меня выработался павловский рефлекс на звонок. Теперь, когда для канцелярщины и контактов с посетителями был выделен специальный человек, мне уже не приходилось так часто отвлекаться. Кроме того, у нас здесь был домофон, а не дверной звонок.