Книга Дело «Тысячи и одной ночи», страница 108 – Джон Диксон Карр

Пока Пруэн недоумевал, что за чертовщину я несу, я раскатал по столу список Попкинса с одиннадцатью пунктами и вытащил толстый красный карандаш из ежедневника. Через весь лист я написал последний вопрос:

Кто убил Рэймонда Пендерела?

Кто убил Рэймонда Пендерела? Я вам расскажу. Это человек, которого вы, вероятно, сначала не стали бы подозревать, однако же я в этом уверен, прокурор в этом уверен, министр внутренних дел в этом уверен, и даже сэр Герберт с нами в этом солидарен. Если бы не превратности правосудия, убийца этого Пендерела уже давно… не скажу, что он болтался бы в петле, поскольку ни полиция, ни присяжные не имеют склонности всей душой печалиться о смерти какого-то там альфонса-вымогателя, но приговор ему уже вынесли бы.

В этом-то вся загвоздка. Каким бы я ни был прославленным сыщиком, как меня представил сэр Герберт, вынужден признать, что я не горел большим желанием пускаться по следу. Если бы все обернулось обыкновенным фиаско, прокурор, вероятно, посмотрел бы на это сквозь пальцы и дело бы так и осталось нераскрытым. Но ничего подобного не произошло. Вся система правосудия получила по носу, так что мы не могли просто погрозить убийце пальцем. Нельзя было оставить все как есть, нужно было показать хоть какой-то результат, хотя бы предать суду лжесвидетелей. Министр внутренних дел настроился на это, но в данном случае хотя бы не я тот, кто получит по шее. И если здесь есть место для личных амбиций, то мне бы хотелось увидеть, как восторжествует справедливость, поскольку это лучшее мое дело.

Раз уж наше собрание превратилось в состязание сказителей, вынужден признать, что не смогу составить конкуренции ни блестящей иронии Каррутерса, ни вольному слогу сэра Герберта. Да и витиеватости и многословию Иллингворта тоже, старому проповеднику стоит отдать должное за его красноречие. Я же являюсь сторонником логики, ясности и прямоты в повествовании, причем с соблюдением и того, и другого, и третьего. Вот, скажем, показания Пруэна, представленные нам сэром Гербертом, вылились в довольно сумбурную историю, в которой еще необходимо разобраться, прежде чем оценить ее важность для дела. Нужна ясность, ясность и еще раз ясность. Единственный писатель, которого я могу бесконечно читать и перечитывать, – это лорд Маколей^[24], поскольку у него не встретишь ни одного предложения, которое нужно было бы читать по нескольку раз, чтобы понять, о чем там идет речь. Доктор Фелл вам свидетель, я люблю и драматизм, и хлесткое словцо (чего у Маколея в изобилии), однако же все это должно быть подчинено ясности и логике.

Думаю, никогда еще на нашу долю не выпадало дела, которое давало бы столько возможностей задействовать чистую логику. А все из-за огромного количества странностей и аномалий. Логика, господа, никогда не подведет, если имеешь дело с аномалиями, напротив, это верное средство в обращении с ними. Как в обычных обстоятельствах, так и в самых загадочных, объяснений бывает масса, и, выбрав неверное, детектив может с самого начала пойти по ложному следу. Но что касается обстоятельств нелепых, объяснение обычно существует только одно, и чем причудливее обстоятельства дела, тем короче список возможных причин, которые к ним привели. Взять хоть ту поваренную книгу, ее тайна имела такую простую разгадку, но прежде чем ответ был найден, какое же недоумение она вызвала. Чистая логика показала бы, что тут может быть единственное объяснение, и притом самое простое. Однако же оно было упущено из-за природной человеческой слабости, заставляющей отбросить логику и приняться за гадание на кофейной гуще в поисках ответа. Если задачка имеет чертовски странный вид, у нас возникает подспудное ощущение, что и ответ в ней должен быть столь же странным.