Книга Дело «Тысячи и одной ночи», страница 113 – Джон Диксон Карр

Взять хотя бы пятый и шестой пункты, вопросы о том, почему она вернулась в музей после того, как было совершено убийство, и почему она звонила Харриет, пытаясь изменить голос. Она вернулась в музей, потому что покинула его раньше всех, она отправилась кататься по городу, поскольку была искренне расстроена, а когда она стала парковать свою машину на привычном месте, то заметила свет в окне. Так что она предположила, что остальные еще не ушли. Как уже заметил сэр Герберт, ее реакция при обнаружении тела и тот факт, что она побежала звонить другой девушке и изменила голос, чтобы втайне обсудить с Харриет их общий секрет, – совершенно не похожи на поведение женщины, виновной в убийстве. Однако же кое-что особенно важное в этих двух пунктах все, кажется, проигнорировали. Фелл, мне интересно, заметили вы или нет, что именно. А особенно важно вот что: у Мириам был ключ от черного хода.

Поразмыслите над этим как следует, пока я завершаю свой монолог. Как же славно, что мне удалось выкроить себе это спокойное воскресенье дома в Кройдоне. Поскольку утром в понедельник события стали разворачиваться куда более стремительно.

Добравшись до своей конторы в девять часов, я узнал, что меня ожидает Харриет Кирктон. Она сказала, ей необходимо со мной поговорить.

Погода все еще стояла сырая и дождливая, так что в моем кабинете горел камин. Эти грязно-коричневые стены никогда не внушали мне особой радости, да и проливной дождь за окном не поднимал настроения. Я оставил девушку дожидаться на скамье снаружи, пока проверял свою корреспонденцию. Затем я зажег свет в кабинете, включил лампу у себя над столом и подкатил к нему стул. Никогда не верил, что имеет какой-то смысл светить человеку в лицо на допросе, но в то, что его стул должен быть пониже моего, я верю. То, что свидетелю приходится смотреть на меня снизу вверх, отвечая на мои вопросы, обычно действует должным образом. Затем я велел привести девушку.

Пока Харриет Кирктон пыталась болтать о чем-то отвлеченном, как это обычно бывает в самом начале беседы, я тщательно ее оценивал. Каррутерс верно подметил, что лицо у нее как у ангелочка с пасхальной открытки, однако же нельзя сказать, чтобы она была белой и пушистой. Мне показалось, она из тех девиц, которые могут быть легкомысленны в мелочах и вдумчивы, когда дело касается чего-то серьезного. Стройная, скорее спортивного сложения, ну, дальше вы знаете, женщина из породы гончих, вокруг носа у нее были небольшие веснушки, а над ними – самые выразительные голубые глаза, какие я только видел. На ней были дождевик и вымокшая фетровая шляпа, из-под которой выглядывали кончики светлых волос. Она села на край стула, опустив дрожащую руку, сжатую в кулак, на край моего стола. Волнуясь, женщина не заикается и не хватает ртом воздух; вы скорее даже не заметите ее состояния, если не обратите внимание на то, как напряжено ее лицо и как дрожит ее голос, когда она перескакивает с одной пустяковой темы вежливого разговора на другую. Эта девица волновалась настолько, что сразу перешла к сути дела. В ее сияющих глазах подрагивали блики.

– Мне нужно поговорить с вами, – сказала она.

– Да? – произнес я, постучав карандашом по столешнице.

– Я здесь по поручению Мириам, – продолжила она, не отводя от меня своих голубых глаз. – Ей нездоровится, так что она не смогла прийти лично. Мистер Хэдли… Я пришла узнать, как много вам известно. То есть! – Она прикрыла рот рукой, хотя я еще не успел ничего сказать. – Я понимаю, что обычно граждане не спрашивают такое у полицейских, но это совершенно иной случай, вы должны мне рассказать…