Книга Семеро с Голгофы, страница 77 – Энтони Баучер

– Я хотел бы попросить тебя набросать схему расположения людей вокруг столика.

– Так тебе ж это лучше знать.

– Возможно, и так. Но я хочу проверить свою память.

– Попроси доктора Грисуолда.

– Непременно попрошу.

– И что, тебе этого мало? – Мелодичный голос Моны слегка дрогнул.

– Да, но… Мона, в чем дело?

– Дай мне, пожалуйста, закурить.

Мартин протянул ей пачку, взял сигарету и себе, чиркнул спичкой. Наступила пауза – казалось, Мона с трудом подыскивала нужные слова.

– Мне кажется, Мартин, – заговорила она, – мне кажется, я понимаю, почему ты обращаешься ко мне и доктору Грисуолду, а не к Алексу с Синтией и не к Лешиным. Потому что думаешь, что ни он, ни я никак не связаны с Полом – ни в жизни, ни в смерти.

– Верно, – признал Мартин.

– Pues bien^[54]… спроси доктора Грисуолда.

– Мона… Как тебя понимать?

– Помнишь, в четверг – о господи, кажется, это было много лет назад, – я за чаем упомянула одного мужчину, который… не захотел остановиться? – Мартин кивнул, приглашая Мону продолжить, и, поколебавшись немного, она заговорила вновь: – Это был какой-то дурацкий пикник, все много пили и вели себя, как животные. Это были друзья Ремиджио; больше я на их сборища не ходила. Не знаю уж, был ли он пьян; по-моему, просто оказался в компании полузнакомых людей. В доме было пусто. Все произошло в саду. То есть могло произойти, если бы не появился Ремиджио. Благодарение Богу, лица его Ремиджио не успел увидеть, он убежал, едва услышав шаги брата… Так на картинах морских пехотинцев изображают. – Она улыбнулась какой-то бледной, совершенно не похожей на обычную улыбкой и добавила: – Мне кажется, в тот момент я возненавидела Пола Леннокса.

Мартин почувствовал, что он уже не так сильно, как прежде, стремится воздать по заслугам убийце Пола.

Они сидели в тишине, домашней тишине, такой же доброй, как прикосновение руки, когда ее внезапно нарушил громкий голос с отчетливыми интонациями диктора Би-би-си.

– Лэм! Лэм, старина, а я повсюду тебя разыскиваю! Какого хрена, ты должен больше, чем кто-нибудь, знать про эту диковину.

– Ну, что там? – Мартин посмотрел на Уортинга с еще большей неприязнью, чем обычно.

– Я обнаружил это на двери, когда поднялся к себе после обеда. Десять минут назад. А присобачить могли в любое время. Повсюду тебя разыскиваю, старик, может, пособишь? То есть как, по-твоему, стоит мне попросить бобби^[55], чтобы охрану приставили? А? Как тебе кажется, моей бычьей шее ничто не угрожает?

– Ничего не понимаю, – пробормотала Мона, явно запутавшаяся в лабиринте англицизмов-уортингизмов.

– Ну и что ты там такого нашел особенного? – кротко спросил Мартин, благородно подавляя в себе сильное желание свернуть эту бычью шею немедленно.

– Смотри. – И Уортинг положил на столик третий рисунок Семерых с Голгофы.

Когда Мартин и доктор Эшвин появились в тот день у Грисуолда, тот сидел за фортепьяно, наигрывая развлечения ради отрывки из Гилберта – Салливана. Ожидая на крыльце, пока хозяин откроет дверь, Эшвин так и светился от радости. Мелодии Салливана были единственным, что трогало его антимузыкальную душу, да и то потому, что он помнил слова арий.

Когда экономка открыла дверь, ученый-музыкант как раз резко перешел от партии хора в «Иоланте»^[56]к арии Микадо, и детективы-любители вошли в кабинет на словах: