Книга Руки Орлака, страница 187 – Морис Ренар

– Что насчет мадемуазель Явы?

– Пока что мы знаем о ней не много, но с этой стороны я не предвижу серьезных препятствий. Любая бывшая кокотка считает подарком судьбы стать рабыней бандита, способного нагонять ужас на Батиньоль или Менильмонтан^[126]. Она не так щепетильна, чтобы брезговать преступным прошлым Фредди Ужа; его незапятнанная честь вряд ли представляет для нее ценность, скорее наоборот…

– Полагаю, Обри лучше держать ее в неведении относительно своих намерений, – сказала мадам де Праз. – И вообще, ему следует соблюдать конспирацию и поменьше болтать.

Лионель окинул долгим взглядом танцующую пару – Жана Марея и Жильберту Лаваль, – и воображение нарисовало ему синюю змею на правом предплечье обнимавшего его кузину молодого человека.

– Если бы она знала! – прошептал он, представив себе Марея не в костюме от английского портного, а в фуражке, без галстука, в холщовых брюках и эспадрильях – того самого апаша, который крался к дому в ночной темноте.

Светское танго превращалось в вульгарную пляску, Жильберта принимала облик кокотки Явы…

– Если бы она знала! – повторил Лионель, взглянув на мать с выражением какой-то нездоровой радости.

– На этот счет будь спокоен, – заверила сына мадам де Праз. – Придет время – узнает.

– Маман, – вздрогнул граф от внезапной мысли, – но вы же любите племянницу, не так ли?

– Конечно, но прежде всего я – мать. И разве я не пекусь о счастье Жильберты? На мне лежит ответственность за будущее девочки, и я не отдам ее какому-то сумасшедшему, который днем напускает на себя лоск, а ночи прожигает в пивных с кокотками. Кроме того, он вор, мошенник, а может, и убийца. О чем ты говоришь, Лионель? Я спасаю твою кузину от беды, иначе это чудовище, страшнее любой змеи, погубит ее.

Смущенный душевной легкостью, с какой мать приносит счастье Жильберты ему в жертву, Лионель, поразмыслив, пришел к выводу, что она поступила бы точно так же, окажись мсье Жан безупречным человеком. Граф понимал, что дело не в Марее и его психических отклонениях. Центростремительной силой являлась безмерная материнская любовь, с годами превратившаяся в неистовую страсть, готовую испепелить всех, кто мешает счастью единственного ребенка. Тешило ли такое жертвенное чувство самолюбие Лионеля? О да, и весьма сильно.

– А сам ты не танцуешь? – спросила мадам де Праз.

– Ну почему же? Танцую, – ответил Лионель с задумчивым видом. – Просто я полагал, что Марей будет обедать с нами, и у меня могло не быть другой возможности переговорить с вами до того, как мы отправимся в «Одеон». Вам есть что сказать мне по этому поводу? Насколько я понимаю, вы намерены прибегнуть к гамлетовскому приему, – улыбнулся Лионель, бравируя своей образованностью.

– А при чем тут Гамлет? – недоуменно осведомилась мадам де Праз.

– Вы не помните? Стало быть, вы подражаете Шекспиру бессознательно. Давайте освежим ваши знания, маман… Гамлет подозревает свою мать, королеву, и отчима, короля, в том, что они, войдя в сговор, убили законного короля – родного отца юноши. Он приглашает их на импровизированный спектакль, на котором заезжие комедианты разыгрывают пьесу, воспроизводящую детали предполагаемого убийства. Преступная королевская чета так потрясена, что выдает себя, и тайно наблюдавший за отчимом и матерью Гамлет понимает, что они виновны в злодеянии.