Книга Повелитель света, страница 269 – Морис Ренар

Когда сестра удалилась, герцог д’Аньес почувствовал себя безумно одиноким. Разве не будет он теперь везде один, как был сейчас один в этой комнате? Можно ли не быть одиноким, зная, что Марии-Терезы уже никогда не будет рядом?

Он проклинал сарванов, тщетно погрозив небу кулаком, и тут ему стало так тоскливо на душе, что он испытал безудержное желание страдать и плакать.

«Ах! – думал он, словно избалованный ребенок. – Видно, мне на роду написано быть несчастным. Ах! Написано на роду? Что ж, хорошо, буду несчастным! И даже более несчастным, чем мне суждено!»

Человек всегда полагает себя хозяином своей судьбы.

Чтобы усугубить свое ужасное одиночество, герцог решил закутаться в черный саван темноты, но столь велика была его растерянность, что он забыл, который час. Он повернул электрический выключатель, чтобы выключить солнце, которое принял за лампу. Загорелся плафон, желтоватый и тусклый в дневном свете, словно глаз совы.

Господин д’Аньес тут же взял себя в руки.

– Поздравляю! – сказал он вслух. – Мало-помалу ты уже становишься слабоумным. Ах! Нет! Нет! Ах! Только не это! Пусть даже ради того, чтобы увидеть ее в последний раз, мертвой и обезображенной – чтобы принести ей цветы и опустить ее в могилу, – ты должен жить! И жить весь, телом и душой!.. Ну же! Встряхнись, приободрись!

Письмо Тибюрса, столь глубоко взволновавшее Франсуа д’Аньеса, на господина Летелье, которому герцог переслал его в Мирастель, не произвело ни малейшего впечатления. Астроном и его домочадцы давно уже ограничивались другим. Они все: наконец-то исцелившийся Максим, поседевшая и даже не помышляющая об элегантности госпожа Летелье, немного ссутулившаяся и такая маленькая госпожа Аркедув и бедная чета Монбардо, заметно постаревшие и подавленные, – они все теперь были заняты лишь тем, что разглядывали в телескоп дно аэриума, где в вакууме иногда происходили небольшие движения, вызванные волнениями пленников, да ходили опознавать (по мере того, как те падали с неба) все новые и новые трупы несчастных.

Тела падали всегда по ночам. Как и предполагал Робер, в сумерках сарваны, должно быть, становились более активными и чувствовали себя более уверенно; так что не проходило ни одной ночи без привычного уже свиста, ни одного утра без того, чтобы какой-нибудь крестьянин не явился в замок сообщить, что в его виноградник прилетел чей-то труп. Жители деревень мало-помалу успокоились; от зари и до вечера они трудились на земле, удобренной человеческой плотью. Иногда на полях они находили упавших ночью птиц, иногда – мужчин или женщин. На их зов прибегали Максим, его отец и дядюшка. Теперь на трупах уже не было следов анатомических операций – ни вивисекции, ни препарирования, ни истязаний. Они были целыми, благопристойными, но чрезвычайно худыми. Вскрытие показывало, что их убивали болезни и отнюдь не сарваны.

Пленники умирали от недостаточного ухода и лечения, нехватки свежего воздуха и здоровой пищи.

Но умерших становилось все больше и больше.

Пометки о трупах вносились в составленные списки исчезнувших, и примерно к 10 октября господин Летелье уже с абсолютной уверенностью мог сказать, что наверху оставалось всего двадцать пять несчастных, среди которых были Мария-Тереза, Анри, Фабиана и Сюзанна.