Книга Повелитель света, страница 303 – Морис Ренар

Взяв такси, он назвал водителю адрес: улица Турнон, затем, по дороге, передумал и попросил отвезти его на набережную Малаке, где проживал его будущий зять, Бертран Валуа. Он решил, что прежде, чем предстать перед матерью, было бы неплохо переговорить с испытанным другом, человеком здравого ума и широкой души, всегда излучающим радость и веселье, – уж Бертран-то наверняка поднимет ему настроение. Шарль не готов был признаться себе, что ему просто нужно выговориться, воскресить события, рассказывая о них кому-то. И он не отдавал себе отчета в том, что, направляясь на набережную Малаке, уступает импульсу, толкающему нас всех, когда «что-то не ладится», к людям более удачливым, которые постоянно и во всем преуспевают и которым на первый взгляд всегда благоволит удача. Находясь рядом с этими баловнями судьбы, мы тешим себя иллюзией, что вот-вот тоже приобретем иммунитет ко всякого рода невзгодам и пополним наш запас уверенности в себе, сил и сметливости.

Бертран Валуа, этот жизнелюбивый литератор, был самим воплощением счастья. Его пьесы имели оглушительный успех; все его любили и радовались его достижениям. К тому же у него было открытое и приятное лицо, что лишь добавляло ему симпатий со стороны окружающих. Не то чтобы он был красив, собственно говоря (на его счастье, так как красота лишает мужчину множества преимуществ), но его приветливое добродушие располагало к нему мужчин, в то время как остроумная веселость обеспечивала успех у женщин.

Почему бы и не сказать, что лишь благодаря своей репутации, доброму имени и блестящим видам на будущее Бертрану Валуа удалось смягчить мадам Кристиани и добиться руки Коломбы? Его самого (помимо скромного происхождения) было не в чем упрекнуть, но вот его отец был найденышем и воспитывался в приюте, и мадам Кристиани, почитавшая предков, гордившаяся своей генеалогией, долгие месяцы колебалась, прежде чем дать согласие на брак дочери с молодым человеком, унаследовавшим лишь старинный перстень да старенькую трость. То были единственные предметы при новорожденном, которого в одно прекрасное утро 1872 года обнаружили кричащим в укромном уголке галереи Валуа дворца Пале-Рояль. Отсюда и фамилия «Валуа», которую Бертран носил вслед за отцом, обязанным этим исключительно звучному названию того места, где его оставили, и необъяснимой прихоти органов призрения. Так как, в конце концов, «Валуа» – фамилия историческая и, возможно, был некий риск в том, чтобы назвать так неизвестного мальчугана, способного впоследствии опорочить память о Людовике XII, Франциске I и Генрихе III, потомком которых, впрочем, он являлся едва ли.

И действительно, перстень – этот золотой перстень, покрытый черной эмалью с небольшим бриллиантом, этот перстень, который Коломба пожелала надеть в день помолвки, – указывал на происхождение отнюдь не королевское, разве что буржуазное. А трость – длинная трость с серебряным набалдашником, украшенным скромными гирляндами, – в этом плане вполне соответствовала перстню. Выполненные в стиле Людовика XVI, обе эти вещицы являлись, пусть и аллегорически, единственными «предками» Бертрана Валуа – и мы вынуждены отметить данное обстоятельство, чтобы читателю была понятна та манера, в которой Шарль Кристиани общался с молодым литератором. Он нашел Бертрана в кабинете его небольшой квартиры, где тот работал над комедией. Убранство комнаты радовало глаз и свидетельствовало о любви к комфорту. Из широкого окна открывался чудесный вид на Сену и Лувр. Что до самого Бертрана, то, уже тщательно выбритый, с медного цвета волосами, буквально прилипшими к черепу правильной формы, он был в выгодно подчеркивающем его тонкую талию элегантном домашнем халате, который мог бы вызвать зависть у любого киношного донжуана.